Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния

— Полтора рубля за судьбу?! — усмехнулся Саша. — Держи двадцать копеек и считай себя богатым.

— Ты сделаешь карьеру, парень, — изрек оракул, — но кончишь плохо: женщина с высоким положением раздавит тебя в постели как клопа.

— Верни гривенник, — сказал Саша. — А лучше, знаешь что, отдай кошелек.

Опять раздались крики, на этот раз призывавшие Подряникова и Семенова.

— Смотрите! Адам все-таки нашел сморчок, — на ладони Марины лежал комок плесени.

Сусанин стоял поодаль очень гордый собой, расставив ноги на ширину плеч, как человек, который раз решил, значит, сделал.

— Теперь я вижу, что Адаму можно верить, — сказал Миша. — За это стоит выпить.

Чертоватая спросила:

— Что мы будем пить?

Кавелька сказала:

— Снег, согретый в ладонях.

А Путаник замялся:

— У меня есть бутылка спирта с химзавода.

— Но что делать со сморчком? — улыбнулась Марина. — Мне так и ходить с ним?

— Выкиньте, — посоветовал Подряников.

— Мы им закусим, — рассудил Иван.

— Или подарим самой красивой девушке Сворска, — сказал Путаник.

— Сыграем в «Суд Париса»! — подхватил Сусанин.

— А кто будет Парисом? — спросила Кавелька.

— Парисом будет Семенов, — сказала Чертоватая, — потому что он тоже был пастухом.

— Нет, Парисом будет Путаник, — сказала Марина, — потому что он дамский угодник.

— Нет, водить будет Адам Петрович, — сказала Кавелька, — потому что он нашел гриб.

— Друзья мои, — сказал Сусанин, — я не могу быть Парисом, я унесу приз домой и отдам Фрикаделине.

— Самоотвод, — сказал Семенов.

— Мне надо три сморчка, меньшим числом я не управлюсь, — сказал Путаник.

— Саша Подряников будет хорош в роли Париса, — сказал Сусанин.

— Почему? — хором спросили девушки.

— Почему? — хором спросили все остальные.

— Потому что они тезки. Ведь Парис — это не имя, а социальная кличка: парий, изгой, отверженный, — объяснил Сусанин.

Марина протянула сморчок Подряникову.

— Пусть каждая претендентка скажет, чем она одарит меня, если я вручу ей гриб.

— Я посвящу тебе сонет в детективе, — сказала Кавелька.

 «Перебьюсь», — решил Саша.

— А я сделаю тебя начальником над своим мужем, — сказала Любка.

«Это я и сам сделаю, это легко, это проще пареной репы», — подумал Подряников.

— Марина? Вы что дадите мне за яблоко, которое — гриб?

— За нее тебе дам я, — ответил Иван, — кое-чего.

— Ну, зачем ты так? — улыбнулась Марина. — Я тоже дам… Не знаю, что придумать… Дам чего-нибудь

— Понятно… Я хочу всего понемножку. — Подряников разломал сморчок и вручил каждой девушке по кусочку.

— Какой неожиданный финал! Все прекрасны! — воскликнул режиссер и захлопал в ладоши.

— Ай да Подряников! — обрадовалась Кавелька, колупая ногтем плесень.

— Ну и Парис! — обиделась Любка.

— Троянской войны не будет, — прокомментировал Сусанин.

— Не грусти, будет Сворская война, — предрек оракул. — Вернее, вооруженный конфликт проходимцев.

— А как скоро? — спросил Саша.

— Очень скоро, — ответил Семенов.

— Ты мне надоел. Скажи хоть раз что-нибудь приятное, — попросил Сусанин.

— Тебя выпустят из тюрьмы раньше срока за примерное поведение, — сказал Семенов, и все засмеялись, а кто-то один захохотал и кто-то одна захихикала, хотя оракул шутить не умел…

Когда дошли до Старосельской пустыни, то сделали привал. Стены монастыря кое-где еще стояли по пояс, между ними зияли оплывшие квадраты бывших подвалов с болотцами на дне. Семенов поведал о том, что все и без него знали: что давным-давно из монастыря построили на речке Закваске электростанцию, которая давала ток для двух лампочек Ильича и одного карманного фонарика, которую списали в убыток, которую растащили по кирпичику по дачным участкам.

Нашли посреди монастырского двора два поваленных дерева, уселись на них и давай пить спирт: мужчины — из горлышка, девушки — из ладошек. Мужчины были похожи на трубачей, зовущих бойцов в атаку, а девушки в темноте ни на кого не были похожи, даже на девушек.

Кавелька уселась верхом на бревно, прислонившись спиной к Подряникову и положив на его плечо голову, как на подушку.

— Как хорошо мне! — промямлила она. — Лес! Ночь! Филин ухает, голова кружится. Кажется, я иду по Млечному Пути такими осторожными шагами, словно боюсь раздавить звезды. Выпьем скорей! За праздник в душе! — предложила она и доверчиво подставила ладони ковшиком.

Но Подряников сурово предупредил:

— Поэтессе больше не наливайте, а то она стихи читать захочет.

И Кавелька тотчас откликнулась:

Я полукружием бровей
Сведу на нет мужскую хитрость.
Губной помадой на стекле
Вам напишу, кого люблю,
Губной помадой на стекле
Я напишу, чего хочу,
Когда от скуки дней кромешной
Зачну я страсть к самой себе.

Прагматики Иван и Саша засмеялись, оборвав стих.

— Дураки вы вонючие, — обиделась Кавелька и упала на землю. — У вас вместо души грязная тряпочка.

Ее подняли и вернули на место.

— Не думайте, что я пьяна от спирта, — твердила поэтесса, — я, как всегда, опьянела от стихов.