Кэйтлин и Купидон

– Эй, это трудно выговорить! Так вот, мы ходим к ним, а затем возвращаемся к моей маме на обед…

– Я не хожу… – сообщает Верити. – Потому что ее мама – ужасный повар.

Я шутливо стукаю ее кулаком и продолжаю:

– … И мы с мамой наслаждаемся ее «изысканной» стряпней перед телевизором, глядя какую-нибудь чепуху вроде «Уоллес и Громит» или «В мире животных».

– Громит? – переспрашивает Манон, умудряясь произнести это как-то утонченно.

– Это пес, а Уоллес – его хозяин, и они вместе изобретают всякую всячину и едят сыр, – объясняю я. Манон выглядит озадаченной.

– Это забавный мультик, они все всегда делают неправильно, – вставляет Верити.

– Только вы вдвоем с мамой? – спрашивает Айко. Я вижу, что Верити готова вмешаться – она открывает рот, как рыба, но затем снова закрывает.

– Нет, иногда там бывал и Гарри, – говорю я, пробуя примерить на эту фразу прошедшее время. – Мой муж.

Это самое близкое к правде, что я сказала за долгое время. Не знаю, что делать, если они спросят, где он, или чем занимается, или еще какие-то детали, – но они уже съехали с этой темы, когда Айко внезапно вспомнила, что видела «Уоллес и Громит», и теперь смеется над штанами Уоллеса.

– Шон! – восклицает она. – Там же был и Барашек Шон!^[16] – Она вытаскивает свой телефон и демонстрирует нам, что Барашек Шон на самом деле невероятно популярен в Японии. – Смотрите!

На картинке Громит, слепленный из риса, и фигурные панкейки в виде Шона.

– А где Уоллес? – спрашивает Верити.

Айко пожимает плечами:

– Он не такой кавайный.

– Бедный Уоллес, – произносим мы с Верити в один голос, а затем громко хохочем.

Солнце начинает садиться, заливая всех нас золотым светом.

– Лучше, чем любое украшение, которое мы могли бы надеть, – замечает Чарльз, приобняв Верити за плечо. Все остальные собрались вокруг телефона Джен, и она показывает им фотографии из котокафе, которое посещала в Нью-Йорке.

– Только взгляните на эту мордаху! – визжит она.

– А как вы обычно проводите Рождество, Чарльз? – спрашиваю я.

– Ну, вот так! – отвечает он, гордо окидывая взглядом столы. – Это моя радость и гордость.

– У вас есть семья?

– О… – Он опускает взгляд. – Я потерял жену несколько лет назад. Она была менеджером бара здесь, в Озене.

– Мне очень жаль.

Интересно, что даже если ты презираешь эти пустые слова, когда они обращены к тебе, ты все равно говоришь их другим людям. Но я осознаю, что мне действительно жаль. Жаль, что такой деликатный, заботливый мужчина, который выглядит столь жизнерадостным снаружи – с его красным галстуком-бабочкой, мишурой, накинутой на шею, – тоже носит боль внутри.

– Она была чудесной женщиной, да. Это все было ее идеей – она часто говорила мне: «Чарли, в мире так много злобы, люди ненавидят другие культуры, другие взгляды. Почему мы не можем узнать друг о друге больше? Относиться друг к другу с уважением. Заботиться друг о друге. Даже если бы это случилось всего на один день, я была бы счастлива».

– Это прекрасно.

– Я понимаю, что это лишь роскошный курорт и что по всей Земле по-прежнему полно горя, но, думаю, это все же каким-то образом немножко влияет и на общую атмосферу.

Я почти чувствую, как мир переворачивается, когда Чарльз говорит это. Я осознаю, что мир движется, что все мы – крошечные точки на этой большой круглой планете. Я никогда по-настоящему не верила ни в рай, ни в духов, и мне хотелось кричать всякий раз, когда кто-то говорил, что Гарри наблюдает за мной с небес. Я ненавидела эти разговоры. Но только сейчас – глядя на черных птиц, парящих в розовеющем небе, и видя, как его отражение в синем море становится почти фиолетовым, – я в это верю.

Я думаю, что Гарри может видеть этот длинный стол и Верити за ним, запрокинувшую голову, чтобы осушить бокал шампанского. Он может видеть Джен, снующую от гостя к гостю, и Усмана, умиротворенно откинувшегося на спинку стула. Он может видеть Манон и Айко, показывающих друг другу фотографии своих родных. Чарльза, элегантного, крепкого и сильного, наполняющего бокалы. И меня: он может видеть меня, сидящую здесь и думающую о нас, о наших традициях. Слезы наворачиваются на глаза, но я улыбаюсь, понимая, что так много еще впереди. Целая жизнь, новая, захватывающая и прекрасная, и даже если она снова разорвет тебя в лоскуты – постепенно ты сможешь заштопать раны.

Глава 21

Я просыпаюсь от голоса Верити, поющей «Под гладью моря»^[17] прямо над моим ухом. Издав протяжный стон, я продираю глаза. Шторы раздвинуты, и в комнату проникает теплый золотистый свет. Я переворачиваюсь на живот и накрываю голову подушкой, чтобы скрыться от этого ужасного звука, когда она приступает к припеву.

– Нет! – протестую я. – Я не хочу вставать!

Верити переворачивает меня обратно и улыбается. Она уже одета в сарафан с рисунком из птичек-туканов.

– «Ведь намного милее нам там, где мокрее!..» – невозмутимо продолжает она горланить.

– Только не в День подарков!^[18] – упираюсь я. – Этот день создан для доедания вчерашних салатов перед телевизором!