Кельтский круг

Остаток дня проскользнул мимо его сознания. Между тем поступило много новой информации. Семья фон Гросройте владела виллой в Виблинге-не, на берегу Неккара. Вечером придется туда съездить. Затем на очереди был Брехт — его держали под колпаком. Тот что-то затевал. Купил дорогое вино, багеты и изысканные сорта сыра. Во время слежки за ним Хафнер получил в «Кауфхофе» предупреждение от двух итальянцев-охранников — за курение. К объекту слежки пришел гость, щегольски одетый молодой человек; его аккуратность никак не сочеталась с обликом Брехта, с его небрежным стилем «бретонского моряка». Прямо под занавес из дома Людевиг позвонил Лейдиг, сообщил, что у ее мужа свой счет в банке «Бадише Беамтенбанк». Ильдирим, словно отгородившаяся от Тойера стеклянной стеной, зашла к ним с Момзеном. Гаупткомиссар на автомате доложил о новых деталях расследования. Его сердце билось как бешеное. Даже когда Ильдирим ушла. Почему он не позвонил ей вчера? Потому что вчера все только произошло.

К вечеру они уладили все формальности для осмотра дома в Виблингене, но Зельтманн перенес поездку на следующий день, так как из Гайберга пришло сообщение, что там видели Плазму. С большой помпой двинулись туда. Тойер не поехал, сославшись на то, что в его присутствии нет необходимости, и сам себя назначил вести наблюдение за Брехтом. Слонялся по Плёку, выпил у индуса «манго ласси».[19] Потом тот молодой щеголь ушел, а комиссар между тем решил, что Брехт ведет себя не как убийца, утратил к нему интерес и передал наблюдение младшему составу. Пришло сообщение из Гайберга: полный облом. Человек, похожий на Плазму, оказался новым викарием евангелической церкви в Неккаргемюнде. Значит, ребята скоро вернутся, и внимание группы переключится на что-нибудь еще… Он позвонил Хорнунг — чудо произошло, плоскость выгнулась, сначала нелепо, в виде кубиков, но все-таки приподнялась, превратившись в купол.

— Хорнунг слушает.

— Это я.

— Ах, Иоганнес, как замечательно, что ты звонишь.

— Я… — сказал он. — Я…

— Давай поужинаем где-нибудь. — Хорнунг говорила с волнением. — Пускай даже и поздно, если ты все еще занят. Я о многом думала, Тойер. Вполне возможно, что я недооценивала твою работу. Не отдавала себе отчет, в каком напряжении ты все время находишься. Я хочу все исправить, изменить, это никогда не поздно. Аденауэр в нашем возрасте еще не был канцлером.

— Я… — сказал Тойер. — Ильдирим, — протянул он мечтательно. — Поужинать, почему бы и нет, — беспомощно добавил он. — Надо расставить все по местам. Аденауэра я не выношу.

В трубке стало тихо.

— Ты еще слушаешь? — спросил он.

После долгого молчания Хорнунг негромко ответила:

— Я точно не знаю. Вероятно, да. И возможно, я даже правильно поняла, что ты только что сказал, вернее, что ты опять не сказал. Пожалуйста, приходи. Не мучай меня, избавь от неопределенности, от бесконечного ожидания, а то все завтра да послезавтра. И я жду, терзаюсь сомнениями. Ты имеешь возможность высказать все в один присест. Тебе повезло, что убийства следуют одно за другим, как булки из печки.

— Я жду своих ребят, — с мольбой в голосе пояснил он. — Мы тут следим за одним типом… — Он услышал ее всхлипывания. — Да еще сегодня должны поехать в Виблинген.

— У меня сразу появились всякие предположения, идиот! Почему ты хотя бы не скажешь, что я неправильно тебя поняла? Скажи: «Ильдирим заболела», «Ильдирим — дура», что-нибудь такое, безобидное. Я хочу это услышать, дай же мне то, что я хочу…

— Да, — сказал Тойер, — я хочу, чтобы ты получила то, что ты хочешь, я хочу…

— И я хочу тебя, — закричала она так пронзительно, что он невольно отстранил трубку от уха, — тебя всего, тяжелый боевой конь. Хочу твои огромные руки, твои идиотские шутки, плохое пение, колючие щеки. У тебя что-то с этой Ильдирим?

— Да, — услышал он свой голос.

— Ты спал с ней?

— Да.

— Часто?

— Нет.

— Ты любишь ее?

— Не знаю.

— А меня ты любишь?

Тойер не ответил. Хорнунг вздохнула:

— Слушай, Иоганнес, я не вправе настаивать, чтобы ты приехал. Вероятно, мне не стоит и пытаться. Но я все равно это делаю, так что, пожалуйста, приезжай, когда сможешь.

— Приеду.

Он взял самый большой лист бумаги, какой попался ему под руку. Это была оборотная сторона плаката, извещавшего о розыске каких-то албанских недоумков, угонявших автомобили. Жирным фломастером крупно написал слово «МИГРЕНЬ» и нарисовал стрелку, которая, когда он положил бумагу в центр между расставленными овалом столами, указывала на его стул.

Он не задумывался, чем вызван столь странный поступок.

По пути в Доссенгейм он заблудился. Просто забыл свернуть влево и заметил это только в Шризгейме. Попытка вернуться назад загнала его высоко в виноградники. Машина подпрыгивала на запрещенных грунтовых тропах и в конце концов остановилась перед грозно наползавшим трактором. Тогда комиссар вылез и показал свой жетон.

— Господин полицейский, — добродушно сказал старый крестьянин, — справа и слева виноградники или изгороди. Если я подам трактор на пятьдесят метров назад, это выйдет дольше, чем если вы проедете задним ходом сто метров до ближайшей развилки.