Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории

Чаадаев: Nous autres, venus au monde comme des enfants illégitimes, sans héritage, sans lien avec les hommes qui nous ont précédés sur la terre, nous n’avons rien dans nos coeurs des enseignements antérieurs à notre propre existence (курсив наш. – М. В.) [Чаадаев 2010: 60].

Бональд: Cette nouvelle église, enfantée au christianisme par une naissance illégitime, ne reçut qu’un faux jour qui servit à l’éclairer sur les absurdités de l’idolâtrie… (курсив наш. – М. В.) [Bonald 1829: 174].

Если мы посмотрим, какие тексты составили цитатный и идейный фон историософских сочинений Чаадаева, то обнаружим, что многие из них появились в печати в определенный исторический период – в десятилетие с середины 1810‐х до середины 1820‐х годов. Речь идет как о фундаментальном для Чаадаева трактате Жозефа де Местра «Du Pape» (1819), так и о других трудах, повлиявших на его мировоззрение, – «Essai sur l’indifférence en matière de religion» Ф. Р. де Ламенне (1817–1823) и «Essai sur les institutions sociales» П.-С. Балланша (1818). Из сочинений Бональда наибольшее влияние на Чаадаева, вероятно, оказало «Législation primitive», которое было опубликовано в 1802 году, однако вполне уместно предположить, что Чаадаев мог читать и произведения французского философа, выходившие во второй половине 1810‐х годов и перекликавшиеся с основными тезисами «Du Pape» де Местра, в частности «Démonstration philosophique du principe constitutif de la société» (1820), где Бональд обосновывал единство монархического и католического принципов, или «Recherches philosophiques sur les premiers objets des connaissances morales» (1818), которую А. И. Тургенев считал его «главной книгой» [Мильчина 2006: 494]. Де Местр, Бональд, Ламенне и Балланш не только разделяли ряд базовых идейных установок, описываемых в науке как «католический традиционализм», но и в известной степени составляли один круг: они активно переписывались друг с другом, обменивались идеями и суждениями, признавали и рефлексировали собственную близость. Более того, французские католические философы зачастую воспринимались в европейской Republique des Lettres как члены одной идеологической «партии» [Le Guillou 1990: 715–718; Clément 2005; Глод 2012; и др.].

«Католическое возрождение» первой четверти XIX века, в частности появление в конце 1810‐х годов нескольких системных философских обоснований фундаментальной роли папства в истории Запада, было непосредственно связано с политической жизнью Европы – с реакцией на кризис, порожденный последствиями Великой французской революции [Charle 2002: 69–101], и с надеждами на возможность масштабной европейской культурной и политической интеграции в рамках возникшего в 1815 году Священного союза русского, прусского и австрийского монархов. Особенно очевидна связь между политикой и католической идеологией в случае «Du Pape» де Местра, написанного в России в 1816–1817 годах. Известно, что проблематика трактата восходила прежде всего к трем контекстам – одному хронологически дальнему и двум близким [Armenteros 2011a: 115–120]. Общую рамку рассуждений де Местра конституирует его рефлексия над итогами Великой французской революции – как для самой Франции, так и для Европы в целом. Кроме того, мы знаем, какие прагматические цели преследовал де Местр, когда писал трактат: во-первых, он вел полемику против галликанской церкви, которую защищал стратегически важный для него корреспондент – близкий к Людовику XVIII граф П. Л. Ж. К. де Блака; во-вторых, третья и четвертая книги «Du Pape» оппонировали записке А. С. Стурдзы «Considérations sur la doctrine et l’esprit de l’Eglise orthodoxe»[559] [Vermale 1928; Парсамов 2004; Darcel 2005a: 404; Майофис 2008: 472–477; Armenteros 2011a: 115–155]. Таким образом, де Местр старался повлиять на ход французских и русских дел. Для нашего сюжета «русский» контекст «Du Pape» кажется более важным.