Кенгуру

Проехав Будаэршскую бензоколонку, он твердо решил, что в Балатонмарии, пока машина разгружается, он сбегает искупаться. Последний раз он купался в озере два года назад и то не при совсем обычных условиях. Он был тогда солдатом, они возили детали в Шармеллек и, возвращаясь из очередного рейса, остановили машину у Фенекпусты и спустились с дороги. Сперва всего лишь для того, чтобы облегчиться возле покореженного молнией дерева на берегу; а потом кто-то из них первым двинулся к воде, плещущей невысокими, но сердитыми волнами. Уже два дня дул северный ветер, он начисто вымел небо над озером и над окрестными лесами. На опалово-синем его фоне четкими серыми силуэтами вырисовывались контуры холмов Сигли-гета, Бадачоня, подальше — Гулача и горы святого Георгия. Если же смотреть вдоль берега, хорошо виден был темный приземистый массив горы Фюлёп, издали казавшейся голой и безжизненной, хотя пологие склоны ее покрыты были виноградниками, а на гребне — лесом. Тихани совсем не было видно, двойная колокольня аббатства тонула где-то в серо-синей дымке. Они стояли, смотрели на горы, на воду; зеленоватые волны с барашками накатывались на берег. Варью хорошо помнит, как, не сговариваясь, они начали раздеваться. Сбросили с себя форму, белье и нагишом двинулись в воду. Зашли по пояс, потом, отворачивая лицо от волн, поплыли на глубину... Позже, когда сквозь кустарник и заросли держи-дерева они возвращались к машине, Варью заметил, что нога у него кровоточит. Сняв сапог, он сел на траву, повернул к себе ступню: ее пересекал глубокий, заплывший кровью порез. Варью не испугался и не огорчился. Посыпал на рану немного дермафорина, тщательно навернул портянку. Два дня ходил прихрамывая, а потом всё прошло. Даже следа не осталось. Раны от раковин бывают чистыми и быстро заживают.

Подъезжая к эрдской развилке, Варью поднял глаза вверх, на мост. Там виднелись люди, пять-шесть силуэтов. Варью, не спуская глаз с моста, притормозил машину. А когда до до моста осталось метров восемьдесят—сто, дал газ, разогнав «ЗИЛ» до девяноста километров. Стремительно проскочил под мостом, поглядывая в зеркало. Всё быпо в порядке. Люди на мосту неподвижно опирались не перила. В зеркале видно было, что другие машины спокойно проезжают развилку. Варью очень не любил этот мост: однажды, часов в десять вечера, когда он возвращался из Секешфехервара домой, кто-то бросил сверху кирпич. Он тогда ездил ещё на старом «ЗИЛе»; кирпич оставил глубокую вмятину на крыше кабины. У Варью тогда и мысли не было смотреть на мост, на людей, стоящих там. Когда над головой раздался грохот, он от неожиданности резко рванул руль влево, заехав на полосу обгона. Он не мог понять, что случилось. Лишь проехав несколько километров, остановил машину, взобрался на кузов. Там и обнаружил кирпичч, соскочивший с кабины. Он долго стоил тогда в темноте, ощупал вмятину на кабине и представил, что было бы, если б он на полсекупды позже оказался в критической точке. Он видел себя с размозжённой головой, без глаз, за разбитым в дребезги ветровым стеклом, в неестественной позе и жаже ощущал мокрый осенний ветер, гуляющий по кабине. Он решительно ничего не понимал! Кому могут мешать шоферы? Кто может таить такую дикую, бессмысленную злобу на терпеливых работяг с затёкшими мускулами, с усталыми взглядами, на этих запылённых тружеников дорог?.. Почти полчаса он простоял тогда на обочине и чуть ли не заполночь прибыл на базу, твердо решив как-нибудь заехать в Шошкут и посмотреть, что за народ там живет...

За Тарноком Варью закурил сигарету, затянулся несколько раз, потом нажал клавишу магнитофона. Прислушался с любопытством. В воскресенье вечером техник с фармацевтического завода дал ему на время кассету с записями ансамбля ЭЛП[12]. Техник был в восторге от Кейта Эмерсона и обожал гитариста Грега Лейка; в тот вечер он чуть не до полуночи доказывал Варью, что нет в мире ударника гениальнее Карла Палмера и что с тех пор, как Палмер перешел к Эмерсону, даже «Атомик рустер» в полном составе может идти просить милостыню.

Варью курил, кивал головой. Что говорить, Эмерсон и его ребята играли неплохо. Лейка он слушал с удовольствием, но до потрясения, о котором говорил техник, было далеко. По голосу, по тону музыки он пытался уловить — без большого успеха,— о чем идет в песне речь. Фармацевт вещал что-то о бронированном звере, который-де хотел уничтожить весь мир, но маленький поющий лев помешал ему в этом.