Кенгуру

— Далеко мне сюда ездить. Нет, я женюсь, все, как полагается, и перееду сюда. Квартиру в Пече продам, на эти деньги дом здесь приведу в порядок. Я уже начал этим заниматься. Как еду в Пакш, бepy с собой два-три чемодана. Одежду свою перевожу, посуду, которая мне досталась. Инструменты свои уже перевез.

— А работа?

— В Пакше и буду работать. Здесь шоферы нужны. На электростанцию меня хоть сегодня бы взяли, только я согласия еще не дал. Вот продам квартиру в Пече, тогда видно будет. К концу августа хочу закончить с этими делами. В середине сентября поженимся, и порядок...

Допив пиво, они вышли на пыльную, душную улицу. Сухой, тяжелый зной висел над поселком. В небе появлялись легкие облака и уплывали дальше, не пролившись дождем. Влага была лишь в Дунае — да еще в корчме.

— Меня вот тоже сюда зовут,— сказал Варью.

— Зовут?

— Инженер один сегодня сказал, что институту лучевой защиты нужен шофер...

— Институту лучевой защиты?.. От каких это лучей он защищает?

— Здесь разные лучи есть. Солнечные, нейтронные и гамма-лучи. Гамма-лучи — довольно неприятная штука.

— Чесотку вызывают, что ли?

— В этом роде... И квартиру обещали.

— Квартиру?

— Ну да. Двухкомнатную, со всеми удобствами. Но это если я женюсь.

— Ага. А ты не женат. Такие, как ты, брат, не женятся.

— Могу и жениться.

Янош Балог посмотрел сбоку на Варью и сказал:

— С такими-то волосищами...

— Если захочу, женюсь. Хоть сегодня вечером или завтра утром.

— В этом вот твоя беда, Варью. Фантазеры вы все. Жизни не знаете.

Они вышли на высокий берег Дуная и здесь, на широкой по-деревенски улице, остановились перед низеньким домом с шиферной крышей. Шифер был стар и во многих местах порос мхом.

— Здесь, — сказал Балог, распахивая калитку в почерневших, покосившихся деревянных воротах.

Они вошли во двор, узкий и длинный. На чисто выбеленном сводчатом крыльце стояли горшки с ярко-красной цветущей геранью. Дверь с потрескавшейся коричневой краской была распахнута настежь, но белая простыня, висящая в ней, не пускала в дом рои мух и копошащуюся во дворе домашнюю птицу. По обе стороны ступеней, ведущих на крыльцо, пестрели клумбы с петунией и львиным зевом. Подальше, почти у самых ворот, росли хризантемы и астры. За домом, со стороны Дуная, стояло несколько хозяйственных построек: амбары,кладовые, конюшни; даже издали видно было, что они находятся в запустении. Возле забора, отделявшего двор от соседней усадьбы; зеленели кусты бузины и сирени; на бузине неподвижно висели лиловые ягоды. Середину двора занимал колодец с воротом; деревянная двускатная крыша над ним, как и шифер на доме, поросла серо-зеленым мхом. За колодцем возвышалась огромная старая шелковица, шатром своих веток закрывавшая чуть ли не полдвора; под ней лежала, рассыхаясь, многократно смоленная, прошпаклеванная мхом лодка-плоскодонка. Вокруг бродили, пошатываясь, утки, опьяневшие от упавших с шелковицы, забродивших ягод. Из-под кроны дерева далеко в обе стороны виден был Дунай. Вправо, к хутору Корпади, берег и пойма лишь угадывались в буйных зарослях ивняка; влево, среди блесток озерков и стариц, четко темнели Фёльвар и Шолт.

— Слава богу, пришел, Янош? И гостя привел?..— послышался с крыльца голос избранницы Яноша Балога.

— Он тоже шофер.— Балог подошел к женщине, поцеловал ее.

— Входите, входите, садитесь обедать. Мясо как раз пожарилось...

Янош Балог взял Варью под локоть, повел к колодцу и показал вниз, на воду.

— Две недели назад утка туда залетела. Ударилась, конечно, о камни внизу, но голову не потеряла. Когда в воде оказалась, стала плавать и кричать. Плавает там, в темноте, и кричит, плавает и кричит. Полдня вылавливали ее ведром, пока вытащили...

В середине кухни стоял обеденный стол, накрытый клеенкой. Деревянные стулья с плетеными сиденьем и спинкой были угловаты, прямы, сидеть на них было неудобно. К тому же Варью смущало, что стол накрыли только для них двоих. Хозяйка поставила на стол большое блюдо с паприкашем из цыпленка, галушками и зеленым салатом.

— Кладите себе побольше, кушайте на здоровье... Еды хватает. Ни жира, ни сметаны не жалели...

Янош Балог принялся за еду, довольно мотая головой, прищелкивая языком. Варью тоже положил себе на тарелку паприкаша, сверху добавил галушек, салата. Поискал глазами хлеб, но хлеба на столе не было. Варью с детства привык все есть с хлебом. Когда умер отец и в доме не стало денег, они закусывали хлебом даже творожный лапшевник. После первых ложек паприкаша Варью, кажется, начал понимать, почему Балогу так загорелось жениться. Это был всем паприкашам паприкаш; он оставлял во рту непревзойденный вкус, удивительно богатый и тонкий, хотя и нестойкий, быстро исчезающий, как безоблачное счастье. А когда Варью попробовал чуть-чуть поджаренные, похрустывающие во рту галушки, он не мог удержаться от восклицания:

— Вот это паприкаш! Первый класс. Давно я такого не едал.