Кентавр

Оно явно шло от сердца, хотя ученый внутри доктора наполовину рассчитывал на то, что ирландец откажется.

– Вы думаете, мне угрожает опасность?

– Не физического свойства. Этот человек безвреден и кроток во всех смыслах.

– И всё же опасность существует, по вашему мнению? – настаивал О’Мэлли.

– Существует…

– Что его влияние сделает меня также Urmensch?

– Что он сможет… забрать вас, – последовал после короткой паузы странный ответ.

И вновь эти слова пронзили наполовину испуганную, наполовину ликующую душу О’Мэлли насквозь.

– Вы действительно так считаете? – снова спросил он, – То есть как врач и ученый?

И Шталь отвечал со всей серьезностью и даже торжественностью:

– Я хочу сказать, что вы обладаете тем свойством, которое делает близость этого «существа» опасной для вас, короче говоря, он может забрать вас… э-э… с собой.

– То есть обратить в свою веру?

– Захватить всецело.

Они двинули дальше по палубе и шагали несколько минут молча, но чувства ирландца, возбужденные длительными недомолвками приятеля, теперь бурлили, и он не мог их долее сдерживать.

– Давайте определимся! – воскликнул он, возможно излишне горячась. – Вы хотите сказать, что я могу потерять рассудок?

– Не в обычном смысле слова, – последовал без промедления спокойный ответ, – но с вами может произойти нечто… чему наука не имеет определения и против чего медицина окажется бессильна…

Тут у О’Мэлли вырвался самый важный для него вопрос, прежде чем он успел подумать, осмотрительно ли его задавать:

– Так кто же он на самом деле, этот человек, это «существо», «возврат к прошлому» или «пережиток», как вы его называете, из-за которого вы страшитесь за мою безопасность? Скажите мне, кто же он такой!

К этому времени они как раз подошли к каюте судового врача, и Шталь, толкнув дверь, пригласил ирландца войти внутрь. Усевшись на диване, он предложил гостю сесть в кресло напротив.

X

Предрассудок лежит вне пределов разума, как и откровение.

Старинная пословица

О’Мэлли понимал, что подвел доктора к необходимости признаться в убеждениях, которых ему было даже неловко придерживаться, к которым его подтолкнул необычный жизненный опыт, хотя вся научная подготовка побуждала сурово от них отречься. Понимал он и то, что Шталь на протяжении всего разговора внимательно наблюдал за его реакцией.

– Он вовсе не человек, – почти шепотом продолжил доктор, и такая манера еще сильнее подчеркнула серьезность питаемого им убеждения, – в том смысле, в каком обычно употребляется этот термин. Его внутренняя сущность, как и само тело, сформирована не вполне по-человечески. Он – Космическое Существо, непосредственное выражение жизни космоса. Кусочек, небольшой фрагмент Мировой Души и в этом смысле пережиток, отражение ее юности.

При этих совершенно неожиданных словах в сердце ирландца поднялась непонятная волна, грозившая разорвать его. Радость ли то была или ужас или странная смесь того и другого вместе, он не понимал. Будто вот-вот он наконец услышит – причем из уст человека науки, а вовсе не такого же мечтателя, каким был сам, – нечто, прольющее наконец свет на то, как устроен мир, он сам и все его безумные стремления. Он и жаждал, и страшился этого. Втайне он всегда был уверен, невзирая на все усилия современного образования и манеры жизни, что Земля – разумное, живое Существо, обладающее сознанием. И пусть он не осмеливался признаться в этом даже самому себе, убеждение было инстинктивно и неистребимо.

Он всегда грезил о Земле как о живом организме, матери человечества и, питая любовь к Природе, находился в той близости к ней, которую прочие люди давно позабыли или презрели. Теперь же речи Шталя о Космических Существах как фрагментах Мировой Души, «отражении ее юности» прозвучали как громогласная команда его душе раскрыться навстречу, перестав таиться.

О’Мэлли закусил губу и ущипнул себя, глядя прямо перед собой. Затем взял протянутую ему черную сигару, зажег ее пляшущими пальцами и принялся так усердно дымить, словно сама крепость рассудка зависела от того, успеет ли он докурить ее в предписанный срок. Лицо окутали густые клубы дыма. Но душа внутри ликовала…

Прежде чем кто-либо заговорил, на кончике сигары образовался внушительный столбик пепла. Стараясь не промахнуться мимо бронзовой пепельницы, ирландец сосредоточенно прицелился, будто из ружья. Маленькая операция прошла без осечки, пепел сбросился ровно. «Должно быть, это очень хорошая сигара», – подумалось ему, вкуса он не ощущал. Заметил О’Мэлли и то, что пепельница была выполнена в виде нимфы, причем пепел падал в подол хитона. «Надо бы обзавестись, – промелькнуло в голове. – Интересно, сколько такая стоит?» И продолжал дымить с тем же усердием. Доктор встал и неторопливо прохаживался возле красной шторы, которая закрывала койку. О’Мэлли рассеянно следил за ним, а в голове всё еще немолчным рокотом отдавались услышанные слова.