Кентавр

И всё питало единственную мысль, не отпускавшую его. К примеру, все эти внешние звуки не имели никакой связи с основной целью парохода, которая была связана с невидимыми винтами и двигателем, работавшими безостановочно, чтобы привести корабль в порт. Так же и у него, и у спящих его соседей по каюте. Их неизбежно сблизили невидимые двигатели, работающие в подсознании. Интересно, как долго дух этого одинокого, чуждого всем вокруг «существа» посылал послания в пустоту, где ни одна станция не была настроена на его частоту? Сила, накопившаяся в его спутниках, была велика, исходящие от них потоки огромны. Разве не предстали они перед ним в ту же секунду, как он поднялся на борт, вызвав симпатию с первого взгляда?

Неукротимые стремления, всегда пробуждавшиеся в нем в бурю, когда он шел по лесу либо попадал в безлюдные места, наконец должны были найти удовлетворение – в некоем «состоянии», где всё, что они собой представляли, должно было получить объяснение и отдачу. А где обнаружится это «состояние» – на земной ли тверди, в объективном мире либо в текучих глубинах внутреннего «я», мире субъективном, – совершенно несущественно. Главное, что оно будет истинным. Крепко спящий на верхней койке великан нес в себе выход подземных струй, соединявших не только с Грецией, но с областями, далекими от этой зачарованной земли, с тем состоянием, которое в легендах Древнего мира символизировались Раем или Золотым Веком…

«Вы в опасности, особенно во сне!» – шептал мудрый доктор. Но ведь сейчас Теренс не спал. Он лежал и думал, думал, думал, постепенно выстраивая путь, по которому готово будет устремиться его страстное желание.

По мере продвижения ночи, когда все незначительные шумы успокоились, оставив лишь фон разговора корабля с морем, он ощутил, что в каюте начали происходить изменения – сначала едва заметные, а потом всё быстрее. Ее бесшумно наводняла волна Красоты. Не в силах описать точнее, О’Мэлли определил, что она распространялась от спящей фигуры вверху и, в меньшей степени, от мальчика, лежавшего на диване. Чем глубже они погружались в сон, тем в большей мере исходило от них то, что порой на палубе возникало по волевому импульсу. Освобожденный во сне от оков, их дух изливался наружу. В бессознательном состоянии начинала действовать их жизненная сущность.

Нарастая вокруг, эта волна вскоре мягко поглотила его, одев внутреннюю его сущность в оболочку красоты. В самой сокровенной его сути ожили дремлющие парапсихические силы, словно невидимые пальцы играли на нем как на музыкальном инструменте. И силы – звуки, которых никто не слышал, потому что не знал прежде, как вызвать их к жизни, – помогали взмыть ввысь. Затем стало казаться, что в побеленных стенах маленькой каюты снуют некие формы более интенсивной жизни, занятые его трансформацией. В нем шла быстрая и сложная перемена. О’Мэлли описал ее как безмолвный Вызов Духа, которому невозможно противиться.

Ни один из его органов чувств не подвергся непосредственному воздействию: в обычном смысле слова он ничего из ряда вон не видел и не слышал, но казалось, вот-вот все вместе они пробудятся и передадут сознанию что-то потрясающее. В самом грубом приближении он чувствовал, будто раздается вширь, отчего боялся посмотреть на себя в зеркало, страшась найти там подтверждение испытываемому чувству, увидеть, что расширился не только внутренне, но и внешне.

Долгое время он так лежал, не оказывая никакого сопротивления, позволяя потокам субъективной бури омывать его. Ощущение завораживающей красоты и восторга усилилось. Внешний мир стал казаться далеким и тривиальным, пассажиры – ненастоящими: все – священник, велеречивый купец, жизнерадостный капитан – вращались, как неживые предметы, где-то на периферии, а он продвигался к Центру. Шталь! Мысль о докторе Штале вторглась как некая помеха, ведь он хотел остановить, помешать. Но постепенно и доктора Шталя унесло, словно опавший лист порывом ветра…

Затем подключился один из внешних органов чувств – он услышал нечто. С верхней койки донесся слабый звук, заставивший замереть его сердце, хотя и не от обычного страха. Он вслушался. Кровь запульсировала в ушах, и ее шум поначалу мешал разобраться. Звук доносился издалека, затем стал чуть ближе – так ветер навевает звук колокола в горах, а затем относит прочь. Пробежав по горам и долам, он вновь возвращается, теперь чуть ближе, чуть громче. И вместе с ним возвращается ощущение прекрасного, распирающее сердце и поднимающее его до той степени, которая когда-то была привычна, но давно позабыта…

На диване заворочался во сне мальчик.

«О, только бы попасть к нему туда, где он сейчас! – воскликнул ирландец. – В край вечной юности и вечной дружбы!» Возглас был совершенно инстинктивным; и всё его существо сконцентрировалось в этом стремлении, подталкивало его и подгоняло. Тот край, дружба, юность – всё это окажется беспредельным, вечно питающим, вдали от современного мира, который держал его взаперти…