Кентерберийские рассказы

Разгневала префекта эта речь,

И он тотчас же отдал приказанье

Домой святую отвести и сжечь

Ее в натопленной отменно бане.

И в пекло, раскаленное заране,

Была Цецилия заключена,

Чтоб задохнулась там в чаду она.

Однако ночь прошла и день за нею.

А страшный банный жар бессилен был

Осуществить преступную затею;

На лбу ее и пот не проступил.

Но все же рок ей в бане смерть судил:

Убийцу подослал Алмахий злобный,

Чтоб тот ее отправил в мир загробный.

Ей шею трижды полоснув, рассечь

Ее не смог он — не хватило силы

Снять голову мечом кровавым с плеч.

А власть в те дни недавно запретила

Удар четвертый, если пощадила

Три раза смерть, и потому злодей

Из страха не дерзнул покончить с ней.

Цецилию, всю залитую кровью,

Оставил он и удалился прочь,

А христиане, движимы любовью,

В платки сбирали кровь ее всю ночь.

Три дня ей удавалось превозмочь

Боль страшную; собой пренебрегая,

Любить Христа учила их святая.

Она им отдала добро свое

И молвила, их приведя к Урбану:

«Услышал бог моление мое,

Дал мне три дня сносить тройную рану,

И, прежде чем дышать я перестану,

Их души в руки я тебе отдам:

Мой дом да будет превращен во храм».

Ее Урбан и причт похоронили,

Когда спустилась ночь на землю, там,

Где прах других святых лежит в могиле.

Стал дом ее — святой Цецильи храм,

Где и поныне, как известно нам,

Христу и всем святым его усердно

Молитвы люд возносит правоверный.

Здесь кончается рассказ Второй монахини

ПРОЛОГ СЛУГИ КАНОНИКА [275] (пер. И. Кашкина)

Когда святой Цецильи житие

Пришло к концу (случилось же сие,

Когда от Боутон-андер-Блийн пройти

Успели мы не больше миль пяти),

Стал нагонять нас спутник. Весь был взмылен

Конь серый в яблоках; его три мили,

Должно быть, гнал хозяин, и бока

Ходили ходуном. Стаи седока

Сутана черная совсем скрывала,

Лишь стихаря белел кусочек малый.

А конь слуги был пеною покрыт,

И заморен, и плеткою избит,

И весь от пены был он белобокий,—

Расцветка, что идет одной сороке.

Вся в белых клочьях сбруя обвисала,

А переметные сумы болтало.

Одежду я не сразу распознал

И долго бы, наверное, гадал,

Когда б того случайно не заметил,

Как сшит был капюшон; по той примете

Вмиг, что каноник он, я догадался.

И правда, он каноник оказался.

Болталась на шнурочке за плечом

Большая шляпа. Толстым лопухом

Прикрыл он темя, капюшон надвинул

Так, что накрыл и голову и спину,

И под двойной защитой их потел он,

Как перегонный куб, что чистотелом

Иль стенницей лекарственной набит

И сок целебный, словно пот, струит.

Коня пришпорил он, нас нагоняя,

И на скаку кричал: «Да охраняет

Вас крест Христов; я вас хотел догнать,

Чтоб в Кентербери путь свой продолжать

В приятном обществе совместно с вами».

       Его Слуга был также вежлив с нами:

«Лишь только поутру я увидал,

Что собрались вы, тотчас я сказал

Хозяину, что надо вас догнать бы,—

И скуки, сэр, во всю дорогу знать вы

Не будете, — а он скучать не любит».

       «Да, верно. Скука хоть кого погубит,—

Сказал трактирщик. — Ты же, друг мой, прав,

Такой совет разумный преподав.

       Твой господин, видать, веселый малый,

И если человек к тому ж бывалый,

Быть может, нас рассказом позабавит?»

       «Кто, сэр? Хозяин мой? Да он заставит

Кого угодно праздность позабыть.

Коль привелось бы вам с ним год прожить,

Вы б убедились: мастер на все руки

Хозяин мой. С ним не узнаешь скуки.

Он над своей ретортой ночь не спит,

Поесть забудет — знай все мастерит.

Он много дел таких теперь задумал,

Что вы лишь рот разинете: к чему, мол,

Такое деется? Вы не глядите,

Что он так прост; знакомство заведите,

И я готов хоть об заклад побиться,

Что предпочтете золота лишиться,

Чем дружбы с ним. Вот видите каков?

О нем рассказывать — не хватит слов».

       «Вот как, — сказал трактирщик, — расскажи же,

Кто господин твой? Выше нас иль ниже,—

Но он, должно быть, человек ученый,

К тому ж священным саном облеченный».

       «Он больше, чем ученый; в двух словах

Не рассказать вам о его делах.

В таких премудростях он преуспел,

Что, если бы я даже захотел

Вам их поведать, не нашел бы слов

(Хоть я свидетель всех его трудов).

Когда бы пожелал, он всю дорогу

До Кентербери вашего, ей-богу,

Устлать бы мог чистейшим серебром

Иль золотом. Не верите? Пусть гром

Меня настигнет, пусть накажет небо,

Пусть не вкушать мне ни вина, ни хлеба!»

       «Хвала Христу, — трактирщик тут сказал,—

Но если господин твой путь узнал

К премудрости такой, к богатству, силе,

Что ж о себе, друзья, вы позабыли?

Грязна его одежда и ветха.

Конечно, может быть, и нет греха

В таком смирении, но все ж скупиться

Всесильному как будто не годится.

Что ж, он неряха, что ли, твой ученый,

Раз он дорогой, серебром мощенной,

Чуть ли не в рубище готов скакать?

Того причину нам прошу сказать».

       «Увы, не спрашивайте вы меня!

Хотя бы вся прославила земля

Хозяина, богатым он не станет,

Коль мудрствовать и впредь не перестанет;

Лишь вам скажу, и строго по секрету,

Что ненавижу я всю мудрость эту.

Переборщишь — не выйдет ничего,

Сказал мудрец, милорда ж моего

Не убедишь; упрется на своем он,

Когда и я, на что уж темный йомен,

По смыслу здравому подвох пойму.

Но как мне это втолковать ему?

Пошли господь хозяину прозренье,

Одна надежда в том, одно спасенье.