Кэрель

Но ни на мгновение ему не приходило в голову, что это еще можно сделать. Момент был упущен. Эта фраза просто убаюкивала его. Он слышал ее мерное звучание в себе самом. Ярость постепенно превращалась в сильную гнетущую и воспламеняющую боль, которая, рождаясь в его груди, обволакивала его тело и ум бесконечной грустью, в которой отныне ему суждено было жить. Он засунул руки в карманы и сделал еще несколько шагов в тумане, ему было приятно сознавать, что его всегда такая элегантная походка даже теперь, в одиночестве, нисколько не изменилась. Было маловероятно, чтобы он встретил Роже. Они ведь не договаривались о свидании. Жиль подумал о мальчишке. Он вспомнил его лицо, расплывавшееся в улыбке всякий раз, когда он слышал какую-нибудь песню. Это лицо не было точной копией лица Полетты, чья улыбка была не такой ясной, так как ее замутняла женственность, которая нарушала и естественное сходство улыбок Жиля и Роже.

«Между ног, Боже мой! Представляю, что должно быть между ног у этой Полетты!»

Он подумал почти вслух: «Ее ласка! Ее ласочка! Ее узенькая щелочка!»

И прошептал, вкладывая в свои слова безумную нежность, превращавшую их в жалобный стон:

— Ее узенькая мокренькая щелочка! Ее ножки!

Он задержался на этих словах: «Не стоит говорить „ее ножки“, у нее красивые ноги, у этой Полетты. У нее широкие бедра и маленький мохнатый бугорок». Он почувствовал, что у него встает. Где-то в самом центре его отчаяния — или, точнее, стыда, — разрушая его, пробуждалось ощущение новой, но уже более твердой уверенности. Он снова обретал самого себя. Все его существо напряглось, и член встал. Он снова становился самим собой, но теперь он был наделен чудовищной силой, силой провидения, способной окончательно рассеять его стыд. Более того, переполнявший его тело стыд проникал и в его член, отчего Жиль теперь ощущал его еще более твердым, и сильным, и решительным, способным войти в мягкую женскую плоть. В этот момент все его органы напряглись. Его рука в кармане прижала член к животу. Почти бессознательно он снова оказался в самом темном и уединенном месте на эспланаде. Улыбка Полетты сливалась с улыбкой ее брата. Взгляд Жиля с лихорадочной жадностью скользнул по бедрам и приподнял платье — там были подвязки. Над ними (мысленно он медленно продвигался дальше) была белая кожа, оттененная волосами, которые он тщетно пытался получше разглядеть, зафиксировать в своем воображении, осветив светом своего желания. Мгновенно пробежав взглядом по всему ее телу, несмотря на платье и белье, он поднял свой член до уровня груди Полетты: пожалуй, головкой члена он видел бы лучше. Повернувшись лицом к морю, Жиль облокотился на балюстраду. Вдали слабо мерцали огни стоявшего на рейде «Дюнкерка». Жиль оторвался от белой и округлой груди и поднялся к подбородку, к улыбке (прежде всего это была улыбка Роже, а потом уже улыбка Полетты). Жиль смутно чувствовал, что женственность, замутнявшая улыбку парнишки, как-то связана с тем, что спрятано там, внизу, между ног. Он чувствовал это родство улыбки — но не мог понять, с чем именно, — такое слабое и отдаленное и в то же время достаточно сильное для того, чтобы замутняющие ее волны могли дойти от этого далекого, скрытого между ног органа. Он снова мысленно вернулся к половой щели:

«Ох, сучка, как бы мне хотелось как следует отдрючить ее!»

Его внимание было одновременно приковано и ко рту, и к половым губам Полетты. Ему казалось, что он, прижавшись к ней, обнимает и целует ее. Вдруг перед ним возник образ Тео. Жиль на мгновение отвлекся от своих фантазий и снова преисполнился ненавистью к Тео. От этой непродолжительной заминки его член немного опал. Ему хотелось уничтожить в себе малейшее воспоминание о каменщике, чье присутствие он постоянно ощущал за своей спиной, тот ласкал его ягодицы своим огромным, в два раза большим, чем его собственный, членом. Потом он увидел приближавшийся к его лицу член Тео, и ярость охватила его с новой силой. Ему хотелось, чтобы у него снова встал, и он попытался опять пробудить в своей душе нежность, но от отвратительной мысли о том, как Тео его трахает, по его телу, начиная с члена, прокатилась волна протеста.

«Но я-то мужик, — вдруг осенило его в тумане. — Я сам могу трахнуть мужика! И я тебе вставлю!»