– Замедление, братаны! – гаркнул Вертолетчик. – Слушайте деда Ваксино, спешка бывает только в кино! – За плечами у профессионала войны теперь наблюдалась объемистая канистра, в руках была большая труба вроде той, которой в Америке сдувают опавшие листья. За пальмами виднелось несколько стоящих хуразитских грузовиков «Урал». Туда-то и направилась неторопливой трусцой вся наша группа. Незнакомые с принципом замедления патрульные идиотически бросились со своими автоматами. В этот момент Дима как раз и пустил из своей трубы по всему пространству неопровержимый веер огня. Дальнейшее отдаем воображению читателей.
Через полчаса два «Урала» с нашими людьми и животными среди грохота разрывов въехали на летное поле аэропорта Революционск-Имперск. Еще через десять минут после неторопливого, но жестокого боя наши стали вваливаться в стоявший под парами суперджет «Горизонт». Последним втащили за ноги полубесчувственное тело олигарха. Он гладил что-то телесное, думая, что это Милок, но это было то, что его втащило, – железная конечность Василиска Брома.
– Куда летим? – поинтересовался командир корабля.
– В Сибирь! – скомандовал печальный, но непримиримый Слава Горелик.
Отправив народ и кота, старик Ваксино пешком, притворяясь нищим инвалидом, направился в город. На его глазах история вдруг развернулась на сто восемьдесят градусов и погнала всю шелуху погрома в обратную сторону. Мурманчане одним ударом вышвырнули нажратую стручками банду из развалин «Бельмонда». Казачья армия на мотоциклах овладела городом и безжалостно расправилась с мародерами. Вертолеты кукушкинской эскадры прочесали холмы. Десант, в предчувствии приличного гонорара, отбил Гвардейку и взял в плен весь штаб и заложников «прагматика» Кашама. Очарчирия на острове Шабаргэ спешно объявила себя автономной областью многоуважаемой Российской Федерации.
Оставалось только взять дворец Очарчирия Восемнадцатого Заведоморожденного. На нем уже работала прилетевшая с двумя дозаправками в воздухе эскадрилья «Сухих». В мире тем временем росло движение в защиту свободолюбивого народа Хуразу, и это было явным признаком полного разгрома.
Ваксино ковылял по смрадным от трупов улицам, клянчил у солдат сигареты и все недоумевал: неужели вот так запросто все и кончится? Все так и кончилось бы, если бы не «творческий сон» нашего сочинителя. В какой-то момент он увидел посреди оскверненной площади полуразрушенный скульптурный комплекс, воздвигнутый в свое время для увековечивания боевых подвигов Федота Скопцо-деда. Там на дне бронзовой тачанки валялась шинель. Ваксино воспринял это как приглашение ко сну и тут же им воспользовался. Меньше всего он думал, что увидит во сне другой вариант завершения кровавой драмы.
Озверев от приближения конца, Очарчирий-Вакапутов с последним взводом своих пожирателей печени захватил родильный дом и предъявил ультиматум Кремлю. «Каждая матка, а их у нас под контролем восемьсот пятьдесят (соврал в два раза!), будет подвергнута кесареву сечению, если немедленно не прекратите боевых действий против свободолюбивого народа Хуразу!»
Кремль, которому предстояли очередные выборы, немедленно капитулировал. Генпрокуратура в срочном порядке реабилитировала весь штаб Кашама. Мастера военных предательств во главе с генералом Гусем вылетели на архипелаг. Была образована согласительная комиссия из находящихся на островах думцев. Пред Шкандыба, голова Жиганьков, деп Дубастый, нар. арт. Саблезубов вместе с Гусем и в сопровождении губернатора Скопцо-внука, начисто забывшего о беседах в подвале обкома, а также извечного оппортуниста Ворр-Ошилло, отправились в роддом к товарищу Заведоморожденному (каламбур тут возникает сам по себе, и мы за него не несем никакой ответственности) и там под вопли рожениц подписали соглашение о разделе сфер влияния и о направлении финансовых потоков. После этого выпили все запасы акушерского спирта, захорошели и хором спели «старую песню о главном»:
Десанту, который к этому времени уже занял первый этаж роддома и готовился повязать всю банду, оставалось только смотреть на проплывающее мимо бухое идолище и на ухмыляющихся зверей, каждый из которых гнал перед собой излюбленный «щит» в виде готовой разродиться русской бабы.