Кеша и хитрый бог

Вскоре, однако, Казнищев успокоился, но Кеше он так и не разъяснил толком ни про мещанина, ни про раба божьего.

Казнищев зажег трубку, но тут же закашлялся и отрешенно махнул рукой.

— Раз уж курево в меня не идет, значит, конец, — сказал он. — Отбарабанил я, Кешка, свое…

Казнищев задумался, а потом, будто о ком-то постороннем, сказал:

— Понесут Казнищева на кладбище, зароют, язви его, в могилу и поставят, как велел, березовый крест… И скажут; Кешка, на той могиле прощальное словечко — жил, мол, на земле такой человек и был он, значит, рыбак… Ласково так скажут, друг Кешка…

Казнищев вытер заблестевшие вдруг глаза рукавом сорочки, с тоской поглядел в окошко на Байкал и совсем тихо, будто про себя, молвил:

— Одно жаль — нет Тонькиного отца, дружка партизанского. Хороший человек был, язви его…

Ушел Кеша от Казнищева страшно расстроенный. Кеше было очень жаль старика, не верилось, что пришла уже ему пора бить отбой…

На Байкале начало смеркаться. Вдалеке, чуть повыше Хамар-Дабана, зажглась и засветила зеленоватым огоньком Венера. Но по-прежнему тихо было вокруг — не стучали рыбачьи моторы, не слышалось возле причала разговоров.

Неужели и в самом деле грянет сарма?

В Кешиной избе висел на стенке старинный барометр. Рыбаки не верили этому барометру, так же как и непутевому кочету Казнищевых. Все у него было шиворот-навыворот, все наоборот… И висел барометр на видном месте, скорее всего, как украшение, как дань морским традициям и технической мысли.

Кеша хорошо знал настоящую цену этой допотопной технике, но все же решил взглянуть на барометр. Если уж говорить справедливо, то и кочет Казнищевых был иногда аккуратен и точен, как будильник.

Кеша подошел к стене. Черная стрелка барометра, как копье, неумолимо и грозно нацелилась на «бурю». Врет или нет? Кеша постоял малость, а потом, как это делал иногда отец, стукнул ногтем по круглому тусклому стеклу. Стрелка качнулась влево, затем вправо и вдруг с готовностью встала на «ясно».

Кеша отошел от барометра и сел возле окна. За печью заскребла мышь. Кеша ударил пяткой в пол. Но мышь даже и не подумала прекращать свою работу. Скребла и скребла, как ножом по сердцу.

Кеше стало невмоготу сидеть в пустой избе. Он выключил свет, бросил на плечи телогрейку и пошел на берег. Но не успел Кеша дойти до причала. Едва он взобрался на песчаный изволок, с Хамар-Дабана с воем и свистом пала на Байкал сарма. «Вз-ж-ж! — пронеслось над самым Кешиным ухом. — Вз-ж-ж!»

Ветер сорвал с Кешиных плеч телогрейку, взметнул куда-то в вышину, скомкал в черный клубок и швырнул со всего размаха в воду. В горах загрохотали потревоженные бурей камни, вскрикнули и тотчас замолкли гагары.

Байкал заклокотал, загудел. Посреди мрачного, взлохмаченного волнами простора встали в полный рост и закружили водяные смерчи.

Ветер дул короткими быстрыми рывками. И в эти крохотные промежутки, когда стихала сарма, Кеша слышал, как скрипели у причала отдираемые волной доски и где-то очень далеко, надрываясь от натуги, ревел басом буксирный пароход.

Прижавшись к сосне, Кеша стоял на берегу, смотрел на Байкал и ждал…

В церкви

Кеше хотелось поднять кулаки и крикнуть вот так, на весь мир: «А-а-а-а-а!»

Чтобы слились воедино в этом вопле и боль, и тоска, и одиночество…

Но Кеша был все-таки мужчиной. Он прикусил нижнюю губу и, сдерживая рвущийся изнутри крик, только тяжело и глухо зарычал. И тут чуточку отлегло от Кешиного сердца, и мысль стала работать спокойнее и острее.

Стоять на берегу и ждать просто так нельзя. Надо куда-то идти, надо действовать…

Подгоняемый ветром, Кеша помчался вверх по тропе.

Тайга заслонила поселок от бурь доброй зеленой лапой. Было здесь почти совсем тихо. Только слышалось, как вдалеке бухал о скалы Байкал да уныло, будто по покойнику, звонил в церкви колокол.

Справа от Кеши смутно вырисовывалась в темноте изба Казнищевых, а чуть поближе, за старой, разбитой молнией лиственницей, виднелась островерхая, крытая дранкой крыша Тони.

Кеша понял, что идти ему, по существу, некуда. Казнищев, едва смеркалось, укладывался спать, а Тоня и ее мать все равно ничего ему не скажут и ничем не помогут.

А больше в поселке никого не осталось. Все в море. Только какие-то совсем старые старухи, только дурачок Игнашка, который жил возле самого маяка, да Пашка Петух.

Кеша свернул с тропки и пошел к своей избе. Ему и раньше приходилось оставаться одному. Но сейчас, когда ревела над Байкалом сарма, было особенно горько и тяжело.

Не зажигая света, дотащился он до кровати, лег лицом вниз и громко, как бывает всегда, когда ты остаешься вот так, один со своим горем, заплакал.

Долго стонал Кеша и, не сдерживая своих чувств, лил слезы в подушку.

Устав от крика и слез, Кеша наконец затих. Пришло какое-то странное, вялое равнодушие и к тому, что было, и к тому, что еще могло случиться в его жизни.

Пускай будет что будет. Пускай…

За окном послышались шаги. Кто-то подошел к двери и тихо, будто прислушиваясь к тому, что было в избе, постучал.

Кеша вскочил с кровати и открыл дверь.