Кэтрин

— Видите ли, сэр, — отвечал мистер Хэйс, — может, оно все так, а может, и иначе; а чтоб уж у меня не было никаких сомнений, вы мне объясните все поподробнее.

— Я не имею прривычки давать объяснения, — сказал мистер Макшейн, — так как это не приличествует моему ррангу. Но вам, так и быть, объясню, что непонятно.

— Не можете ли вы сказать, в какой именно полк зачислен мой сын?

— Извольте. В пехотный, под командой полковника Вуда; и знайте, любезнейший, это один из самых доблестных полков в нашей аррмии.

— И давно вы расстались с Джоном?

— Не более трех часов назад. Черт побери, я мчался, как жокей на скачках; да и можно ли иначе, когда речь идет о жизни и смерти.

От Бристоля до дома Хэйсов было семьдесят миль — проделать такой путь за три часа можно было разве что во сне; старик это сразу же отметил и не стал продолжать разговор.

— Сказанного вами, сэр, — возразил он, — достаточно, чтобы я мог заключить, что дело нечисто и что вся эта история — ложь от начала до конца.

Столь крутой поворот несколько озадачил прапорщика, но он тут же оправился и заговорил с удвоенной важностью.

— Вы не слишком выбираете выражения, мистер Хэйс, — сказал он, — но из дружеских чувств к вашему семейству я вам пррощаю. Выходит, вы не верите своему сыну — ведь это же писано его рукой.

— Вы его заставили это написать, — сказал мистер Хэйс.

— Угадал, старый черт, — пробормотал мистер Макшейн в сторону. — Ладно, сэр, будем говорить начистоту: да, его заставили написать. Да, история с вербовкой чистый вымысел от начала до конца. Но что из того, любезнейший? Думаете, вашему сыну от этого легче?

— Да где же он? — вскрикнула миссис Хэйс, бухнувшись на колени. — Мы дадим, дадим деньги, ведь правда, Джон?

— Уж верно дадите, сударыня, когда узнаете, где ваш сын. Он в руках моих приятелей, джентльменов, которые не в ладах с нынешним правительством и для которых перерезать человеку горло — все равно что свернуть шею цыпленку. Он наш пленник, сударыня. Если вы согласны выкупить его, все будет хорошо; если же нет, да поможет ему бог! Ибо вам его не видать больше.

— А почем я знаю, что завтра вы не явитесь требовать еще денег? спросил мистер Хэйс.

— Сэр, порукой вам моя честь; я скорей удавлюсь, чем нарушу данное слово, — торжественно произнес мистер Макшейн. — Двадцать гиней — и дело сделано. Даю вам десять минут на размышление; а там как хотите, мне ведь все равно, любезнейший. — И надо отдать должное нашему другу прапорщику — он говорил от чистого сердца и в поручении, с которым прибыл, не усматривал ничего бесчестного и противозаконного.

— Ах, вот как! — в ярости вскричал мистер Хэйс. — А что, если мы вас схватим и задержим как заложника?

— На парламентера руку не поднимают, жалкий вы штафирка! — возразил мистер Макшейн. — А кроме того, — продолжал он, — есть еще причины, по которым вам не след пускаться на такие штуки: вот одна из них. — Он указал на свою шпагу. — Вот еще две. — Он вынул пистолеты. — А самая главная — это что вы хоть повесьте меня, хоть колесуйте, хоть четвертуйте, но только не видать вам тогда больше своего сына. Мы к риску привычные, сэр, наше дело такое — это вам не шутки шутить. И слов мы на ветер не бросаем, наш род занятий требует исправности. Сказано вам, что, если я не вернусь целым и невредимым к завтрашнему утру, вашему сыну конец, — значит, так оно и будет, можете быть уверены. А иначе на что бы мне и надеяться? Ведь стоит вам напустить на меня констеблей, и я охнуть не успею, как уже буду болтаться в петле на площади перед уорикширской тюрьмой. Ан нет, любезнейший! Не станете же вы жертвовать таким славным сыночком, как Джон Хэйс, — не говоря уже о его супруге, — чтобы полюбоваться, как мои длинные ноги дергаются в воздухе! Были у нас, правда, случаи, когда нашим людям пришлось плохо оттого, что родители или опекуны им не поверили.

— И что же тогда сталось с бедными детьми? — в страхе спросила миссис Хэйс, перед которой понемногу начала проясняться суть спора.

— Не спрашивайте, сударыня; кровь стынет при одной мысли об этом! — И мистер Макшейн столь выразительно провел пальцем поперек своего горла, что почтенных родителей в дрожь бросило. — Военный обычай, прошу заметить, сударыня. За ту службу, которую я имею честь нести, ее величество королева не платит; значит, должны платить пленные, так уж водится на войне.