КГБ и тайна смерти Кеннеди

Анатолий Голицын, получивший в американской разведке псевдонимы AEЛAAЛE и Джон Стоун, в британской — КАГО, а в КГБ — кличку Горбатый, помимо прочей оперативной информации однозначно заявил американцам, что в ЦРУ внедрен высокопоставленный советский агент. Это немедленно сделало его фаворитом Энглтона, который, одержимый такой же идеей, все семь лет неустанно охотился за «кротом» в ЦРУ, включая даже самый высший эшелон. Одновременно Стоун представил модель будущей работы КГБ с подобным агентом: для его поддержки будут направляться люди извне под легендой перебежчиков или двойников, которые, передавая фрагменты дезинформации, должны подкреплять доверие к внедренному агенту. Внедренный человек, в свою очередь, будет способствовать подтверждению подлинности пришельцев извне. Несостоятельность модели, показанной как общий подход КГБ к работе с ценной агентурой в спецслужбах противника, очевидна, ведь подготовка и привлечение новых людей к ее реализации, расширение «технологического пространства» проведения всей операции, разрастание внутренней и внешней оперативной информации по ней не способствуют обеспечению безопасности ценного источника, а создают дополнительные слабые звенья и тем самым больший риск провала. Но Стоун явно заботился о собственной безопасности. К модели он добавил еще то, что направляемые КГБ в будущем «перебежчики» будут также выполнять задания по его личной компрометации и дискредитации переданных им сведений. Заняв место фаворита, он ограждал себя от возможных в будущем конкурентов и создавал для них прокрустово ложе.

Позволю себе сделать небольшое лирическое отступление. Когда я перешел из географического отдела Первого главного управления во внешнюю контрразведку, Горбатый, работавший там же, находился в Финляндии, и я не был знаком с ним. Летом 1961 года, когда я готовился к предстоящей командировке в Мексику, в коридоре мне встретился коллега, с которым мы познакомились в период проведения Всемирной выставки «Экспо-58» в Брюсселе. Узнав, что я делю кабинет с несколькими работниками, что создает определенные неудобства, Валерий, так его звали, предложил перейти к нему в комнату, где он пока располагался один, и на следующий день я перебрался к нему со своим бумажным хозяйством. Валерий рассказал мне, что за тем столом, который я занял, несколько дней работал сотрудник линии контрразведки из Финляндии, который сопровождал бывшего «невозвращенца», пожелавшего вернуться на Родину. Оперработник выехал назад в резидентуру буквально накануне моего прихода в этот кабинет. Валерий охарактеризовал его как известного в отделе «теоретика» и перспективного сотрудника, соавтора новой концепции организации безопасности советских учреждений и граждан за рубежом, авторы которой были поощрены самыми высокими инстанциями и получили чуть ли не государственные награды.

Когда, уже будучи в Мексике, я в конце того же 1961 года знакомился с ориентировкой Центра об измене Горбатого, то понял, что именно с ним я разминулся всего на несколько часов в кабинете Валерия. Даже кратковременный контакт с ним тогда, вероятнее всего, перечеркнул бы мою еще не начавшуюся разведывательную карьеру. Валерий, который был куратором Горбатого в Центре, стал «невыездным», был переведен во внутреннюю контрразведку, затем вновь вернулся в Первое главное управление, но его карьера, так же как и многих десятков других разведчиков, была погублена.

Судя по всему, в силу стечения обстоятельств модель Горбатого не подверглась глубокому критическому анализу в ЦРУ, а была принята на ура, превратившись таким образом в ловушку для ожидаемых перебежчиков, один из которых не замедлил объявиться и попался в нее. В ту же ловушку был затянут и Бэгли, восторженно вернувшийся из Женевы в Вашингтон с крупным, как он считал, уловом. Прогноз оправдался, модель Горбатого — Энглтона заработала.