КГБ в смокинге. Книга 2

— Пара дней, неделя, — Карпеня вздохнул. — Откуда ж мне знать, как дела повернутся?

— Пока не представляю, — честно сказал Онопко.

— Вот-вот! А времени в обрез, полковник. Скорее всего, уже завтра тебе предстоит беседа с теми молодчиками. Так что не мудри, Виктор, а действуй как велено. Нажми на свою банкиршу как следует. Если нужно, приютим для профилактики ее сынка ненаглядного, пока операция не завершится. Ну?

— Насколько мне известно, ее сын сейчас в Лондоне…

— Да хоть в Гренландии! — хмыкнул Карпеня. — В чем проблема-то?

Онопко едва заметно качнул головой и промолчал.

— У тебя все, полковник?

— Так точно, товарищ генерал-майор.

— Тогда ступай, я пока подремлю немного, — пробурчал Карпеня и вновь уткнулся в иллюминатор.

Онопко встал, разгладил складки на брюках и уже собирался выйти из салона, когда услышал негромкий голос Карпени:

— Да, вот еще что, Виктор Иваныч. В ближайшие месяцы, возможно, перестановки кое-какие произойдут… Думаем, хватит тебе по заграницам мучиться, пора в центральном аппарате осесть.

— Я уже сидел в центральном аппарате, Игорь Иванович, — чуть слышно откликнулся Онопко. — Без малого шесть лет.

— Все верно, — ухмыльнулся Карпеня. — Но не в кресле же замначальника Первого управления.

Онопко замер.

— Ступай с Богом, Виктор. Ты у нас человек серьезный, думающий… — Карпеня поскреб ногтями обритый затылок. — Потому и говорю тебе: на карту поставлено очень многое, можно сказать, все. И страну-то для обмена этого, чтоб он был неладен, мы выбрали главным образом из-за тебя. Кстати, это тебе Юрий Владимирович лично просил передать…

24 Прага. Католический монастырь

Январь 1978 года

Чтобы найти опочивальню моего покровителя, мне понадобилось пройти почти тот же путь, что и несколько дней назад, когда вислоусый электрик привел меня, всю в дерьме, под крыло святого отца. С тех пор и до последнего часа я ни разу не выходила из своей кельи. Теперь, припомнив первую ночь в монастыре, я свернула налево (в правом коридоре располагались кельи монахинь) и, толкнув наудачу первую же дверь, попала в небольшую квадратную комнату, которая, судя по миниатюрному письменному столу и зачехленной пишущей машинке, была приемной. Из нее вели еще две двери: одна, вероятно, в кабинет святого отца, другая — в его покои. Все еще опасаясь, что информация сестры Анны относительно намеченной на ближайшие часы кончины почтенного старца может оказаться достоверной, я поежилась: не хватало только вломиться к свежеусопшему!

Первая дверь была заперта. «Будем надеяться, что это кабинет», — пробормотала я и совсем уж робко взялась за ручку второй двери. Она подалась легко, без скрипа и шороха.

Личные покои святого отца представляли собой маленькую, скудно обставленную спальню, озаренную слабеньким ночником под желтым матерчатым абажуром. Обычно люди спят при свете только в двух случаях: когда боятся темноты — и когда им уже нечего бояться вообще… Святой отец лежал навзничь, смиренно сложив на одеяле тонкие руки, широко разинув ввалившийся рот и, как мне показалось, не дыша. Я вздрогнула и остановилась в двух шагах от его одра. Потом в поле моего зрения попал граненый стакан, в котором зловеще поблескивали вставные челюсти, розовые, как свежая любительская колбаса.

«До зубных протезов в стакане ты точно не доживешь, даже не надейся!» — успокоила я себя и, решившись, подошла вплотную к кровати.

В последнее время мама несколько раз признавалась мне, что людям после шестидесяти спится (если, конечно, они не страдают бессонницей) как-то особенно покойно и сладко. «Это как репетиция смерти, — говорила она. — Как надежда, что, так же спокойно уснув, ты без боли и мучений проснешься уже совсем в другом спектакле, который будет длиться вечно…»

Вспоминая мамины откровения, я мучительно долго тянула руку к сухой птичьей лапке святого отца, температура которой должна была дать мне окончательный ответ на вопрос, что же происходит с человеком, который, по прогнозам сестры Анны, должен был уже беседовать с кем-то из небесного руководства.

Преодолев последние миллиметры страха, я коснулась кончиками пальцев его руки и облегченно вздохнула: она была теплой. Вдобавок старик озабоченно зашевелил нижней губой и чуть слышно вздохнул.

— Святой отец, проснитесь, — прошептала я и для верности легонько встряхнула спящего за детское плечико. — Пожалуйста, это очень важно!..

Он сразу разомкнул веки, словно только и ждал этих слов, причем взгляд его круглых, водянисто-голубых глазок был осмысленным и даже цепким, словно и не спал вовсе этот древний старец, а размышлял с закрытыми глазами о бренности и краткости бытия. Без тени стеснения он, не глядя, запустил руку в граненый стакан, водворил на соответствующие места оба зубных протеза, как-то жизнеутверждающе клацнул ими и уставился на меня ясным, незатуманенным взором человека, удивить которого не так-то просто.

— Для умирающего от двухсторонней пневмонии вы смотритесь просто замечательно, — пробормотала я, заботливо поправляя кружева на его пододеяльнике.