Хаджи Ахилл

Кофейня Хаджи Ахилла была всегда полна посетителей, собравшихся послушать его рассказы и прибаутки. Они не сердились на него за тонкие и ядовитые насмешки, которыми он время от времени осыпал их. Чорбаджии, которых он больше всего язвил, которым давал всякие библейские прозвища, каждое утро ходили к нему пить кофе. Они во всю мочь весело смеялись каждому новому эпитету, каждому остроумному наименованию, которые приклеивал им изобретательный Хаджи Ахилл и которых они не простили бы никому другому. Но сам он никогда не смеялся, сохраняя невозмутимую серьезность, как будто эти люди в самом деле носили эти имена и к ним иначе нельзя обращаться.

— Лукавый раб! — говорит Хаджи Ахилл, завидев старого И. Б., который имеет привычку петь на ходу церковные песнопения, по большей части «Всякое дыхание да хвалит господа», а сам дважды объявлял себя банкротом. — Богу молишься, дьяволу служишь… А вот и Гордый Фарисей! — восклицает он по адресу Г. Х., с высокомерным видом переступающего порог кофейни, в длинной суконной шубе на меху красного соболя. — Будь я царь, повесил бы тебя на четках твоих, — добавляет он, указывая на бесконечно длинные янтарные четки посетителя… — С добрым утром, Пилат, — приветствует он следующего входящего, который каждое утро и каждый вечер ходит в церковь, а у кадии за двадцать два гроша дал ложное показание под присягой. — Ты из церкви или из суда?.. Кого я вижу? Кайафа! Анания!.. «И сотворили совет нечестивых»… книжники и фарисеи! Горе вам!.. Здравствуй, поклонник Маммоны!.. — опять восклицает он при виде еще одной шубы, владелец которой продолжает признавать греческого патриарха. — Ого, и старый Ирод тут. Правда, что ты воруешь выручку за церковные свечи? — обращается он с вопросом к необъятным шароварам, заполнившим всю кофейню. — Все в сборе… Можно начинать заседание и распять Христа!.. Буна диминяца, домнуле (доброе утро, господин – румын.) доктор Йосю! — кричит Хаджи Ахилл по-румынски, почтительно открывая дверь перед щуплым человеческим существом, которому на вид можно дать самое большее лет шестнадцать. — Шея у тебя тонкая, как у нашего котенка, а ноги как у англичанина. Ты, милый, видно, питаешься акридами, как Харлампий-чудотворец.

— Как Иван-креститель, — поправляет щуплый человек.

— А вон там, поглядите — Ходжоолу! Мясо себе покупает. А рот разинул, того и гляди мясную лавку целиком проглотит! Горе тебе, чревоугодник!.. Брюхо у тебя, как большая бочка Неча Мангача. Ну как ты сквозь игольное ушко в рай пролезешь? Нет, не попасть тебе в рай, нипочем не попасть! А ты, бедный Иов! — обращается он к одному миллионеру, который сидит в углу, подогнув ноги, и громко прихлебывает кофе. — Твоего феса всем бухарестским прачкам вместе не выстирать. Ты своих детишек одной требухой кормишь, — из-за тебя никак требушинки купить не могу, ты мою кошку обижаешь.

Насмешки были едки, но справедливы. Смеялись все присутствующие. Смеялись и сами осмеиваемые, с необычайным мужеством глотая вместе с кофе горькую полынь сарказмов, которыми потчевал гостей тороватый хозяин.