Хаджи

— Скажите. Я требую, чтобы вы мне сказали!

— От нее ничего не осталось. Ее разбросали в ста местах в этой ужасной свалке возле реки. Пожалуйста, больше ни о чем не спрашивай…

Я закричал:

— Я отомщу!

Он тяжело вздохнул.

— Да, — тихо сказал он, — конечно, ты отомстишь… конечно, ты отомстишь…

Я забегал по комнате, хотелось лопнуть. Я стоял перед ним и трясся…

— Почему я не могу плакать… я хочу плакать… Почему я не могу плакать! — Я упал на колени и ухватился за него. — Что мы наделали! — крикнул я. — Зачем! Зачем! Зачем! Зачем!

Он держал на коленях мою голову, гладил меня, и я рыдал, пока не осталось больше слез. Вспышка умирающего солнца заполнила комнату, и вслед за ней мы остались в темноте.

— Почему? — шептал я, — почему?

— Вы были трое прекрасных людей, которые страстно любили друг друга. Но вы родились в такой культуре, где нет места для выражения такой любви. Мы прокляты среди всех живых существ.

— Что будет со всеми нами? — сказал я, и это был не то вопрос, не то стон.

Он погрузился в долгое молчание. Я смотрел, как его тень покачивалась, когда он вздыхал.

— Вы должны мне сказать, доктор Мудгиль.

— Я скажу тебе, — сказал он мягко, с болью. — У нас нет позволения любить друг друга, и мы давным-давно утратили способность этого. Так было записано двенадцать веков назад. Наше главное наследство — ненависть. Десятилетие за десятилетием, поколение за поколением, столетие за столетием мы воспроизводим себя в ненависти. Возвращение евреев спустило с цепи эту ненависть, она взорвалась дико, бесцельно, в огромную силу самоуничтожения. Через десять, двадцать, тридцать лет исламский мир начнет в безумии пожирать себя. Мы не умеем жить с самими собой… никогда не умели. Мы не умеем жить с внешним миром или приспособиться к нему… и никогда не умели. Мы не способны к переменам. Дьявол, делающий нас безумными, ныне пожирает нас. Мы не умеем остановиться. И если нас не остановят, мы пойдем, вместе с остальным миром, ко Дню Сожжения. Теперь, Ишмаель, вы видим начало Армагеддона.

…Не знаю, когда именно чернота охватила меня…

Я упаковывал свой чемоданчик перед отъездом, и вдруг руки мои перестали держать вещи… в голове туман… я старался вернуть ясность, но она приходила лишь обрывками…

День за днем чернота была все больше и больше, пока не истощились мои силы, чтобы бороться с ней…

…и я поддался…

Все говорят, что я ненормальный, потому что перестал говорить…

…много раз, когда приходил доктор Мудгиль и обращался ко мне… я хотел отвечать ему, но не мог… мне так трудно было понять его слова…

…однажды ночью я впал в неистовство из-за Нады и изорвал фотографии Джамиля, Омара и Ибрагима…

…после этого меня приковали цепями к стене у моей койки…

…каждый раз, как я думал о Наде, ужасная боль охватывала меня, и мне казалось, что я не владею собой… снова и снова…

…Весь день дети заглядывают мне в дверь, показывают на меня пальцами и смеются надо мной… мне все равно…

…Значит, меня приковали… каждый день Агарь стоит надо мной, плюет на меня и пинает. Я слышу, как Камаль с матерью замышляют продать меня федаинам в отряд смертников… там теперь платят по три сотни американских долларов, а им нужны деньги… я же не сумасшедший…

…Но у них отчаянное положение… У Камаля нет работы… Заработок Омара не может сохранить им жизнь…

…о да, я слышу, как они замышляют… а они же не знают, что я обрел счастье, ведь теперь я могу говорить с Надой… я ее вижу каждую ночь… она приходит ко мне… она уговаривает меня убежать…

…глупый Камаль никогда не мог ничего сделать как следует… он не знает, что я расшатал засовы и могу их выдернуть когда угодно

…да, Нада, я убегу…

я последую за тобой…

…вади ведет обратно к пещерам…

…солнце так ярко…

…мне надо принести воду и ношеную обувь… но нужно сейчас же идти за Надой, боюсь, как бы она снова не исчезла…

…я очень далеко забрался в ущелье… ноги мои стали гореть и кровоточить… я отдохну… эти проклятые цепи у меня на руках…

…Погоди-ка, вот и Нада, она карабкается по скалам…

— Нада!.. подожди меня… я поднимусь к тебе, моя любимая сестренка… Нада, перестань же меня дразнить…

…лезть… лезть… подняться туда к ней… не поскользнись… не бойся…

— Нада, протяни мне руку и помоги мне, мои цепи такие тяжелые…

Жара… во имя Пророка, как жарко… о, Ишмаель, что ж ты вернулся без воды… Но мне же пришлось убежать, а то они забрали бы меня к федаинам…

…о Боже, кажется, я пошел не в то ущелье… я заблудился..

…Вот Нада снова… она карабкается как горная коза… так грациозно… так прекрасно… она вдруг усаживается на край выступа, смеется и поддразнивает меня…

— Нада, я иду к тебе… и с твоего выступа мы сможем полететь в семь раев…

…смотри, как высоко я уже поднялся… отсюда видна необъятность пустыни… Мертвое море… вся дорога через реку до горы Нево…

…Во имя Аллаха, неужели я слышу саранчу? Нет, это полчище движется ко мне, но это не саранча… это…

Люди… да, я ясно вижу, пустыня наполняется миллионами людей! Они меня видят! Они зовут меня.

— Ишмаель, спаси нас!

— Возвращайтесь обратно, все возвращайтесь обратно! Не заходите дальше в эту пустыню! Назад! Я приказываю!