Хаджибей: роман-трилогия

— Они-то и супостатов бить препятствуют. Мы бы на Бонапартия всем миром пошли…

— Насилу барин наш молодой дозволение ополчить нас испросил. Да и то лишь сотню разрешили.

— Барин наш — молодец! Редкий… Он с мужиками ласковый… Сам вызвался нас вести.

— Виктор Петрович и в самом деле ничего… Да вот его матушка, генеральша Сдаржинчиха. Она — становой хребет всему… И нас, и сына в кулаке держит.

— Да, Сдаржинчиха, что волчица… У нее землицу да волюшку из зубов ни за что не вырвешь.

— Когда Бонапартия побьем, ей от царского указа деться некуда будет… Сынок ее ведь сам ополчение ведет.

— Чего-то его все нет… Видать, не пускает старая…

— И не пустит!

— Долго ждем что-то…

Взоры всех невольно обратились в сторону барского дома. И вдруг послышались голоса: «Идут… Идут!..»

Черноусый гигант-ополченец сразу отпрянул от мужиков и бросился к своим воинам. Он выкрикнул команду. Ополченцы сели на коней. Вдруг застекленная дверь веранды, сверкнув пучком зайчиков, дрогнула и распахнулась. На крыльцо вышла пожилая женщина в черном платье, очень похожая на большую ворону. Она что-то говорила бережно поддерживавшему ее под руку высокому, не по годам дородному лет двадцати пяти офицеру, очевидно, сыну. Он был одет в такой же, как его ополченцы, серый, лишь не грубого, а тонкого английского сукна полукафтан с епанчей и в казацкие с лампасами шаровары, заправленные в щегольские лакированные сапоги с раструбами. Но одежда, только что пошитая и отлично пригнанная, то ли вследствие дородности ее владельца, а скорее от отсутствия у него военной выправки, сидела на нем несколько мешковато. «Новоиспеченность» всего облика молодого воина подчеркивало и выражение его полнощекого румяного лица: нервно вздрагивающие уголки по-мальчишески пухлых губ, выпуклые с нежно-голубоватым отливом глаза, влажные от слез. Пожилая женщина в черном холодновато и, казалось, совсем неодобрительно поглядывала на офицера.

А тот, сорвав шапку с пышным султаном, вдруг опустился перед матерью на колено, склонил русоволосую кудрявую голову.

— Благословения материнского на битву испрашивает, — пронеслось в толпе.

— Богобоязненный сынок. Матушку почитает.

Женщина в черном трижды перекрестила и поцеловала в лоб сына. Сын почтительно поцеловал материнскую руку, надел шапку и, придерживая саблю, сбежал со ступенек крыльца. Он неуклюже вскочил на подведенного к нему конюхом породистого жеребца и, бросив прощальный взгляд на крыльцо усадьбы, поехал узкой тропинкой к луговине, откуда доносился рокот голосов. Когда он подъехал ближе, толпа раздалась, освобождая дорогу. Мужики обнажили головы — кланялись. Черноусый ополченец, тот, что беседовал с мужиками, подъехал на коне к молодому Сдаржинскому и зычно, как положено, отрапортовал.

Офицер поздоровался с ополченцами. Дружное трехкратное «ура!» прокатилось по луговине. Тогда Сдаржинский негромким, срывающимся голосом произнес:

— Мы не вложим меч в ножны, пока не изгоним неприятелей наших из пределов отечества! С богом, братцы, в поход!.. Марш!..

И сотня походной колонной двинулась по дороге. А следом за конниками в клубах серой пыли, скрипя колесами, потянулись телеги и фуры с провиантом и фуражом.

Колонна медленно подошла к развилке дороги. Вдруг в облаке пыли выплыл силуэт встречного всадника. Он поравнялся с колонной и, спросив о чем-то ополченцев, подъехал к офицеру.

— Ваше благородие… Вам из Одессы от его высокоблагородия письмо. — И гонец протянул офицеру запечатанный сургучом пакет.

Сдаржинский вскрыл пакет и пробежал глазами послание. Его румяные щеки побледнели. Кусая губы, он пробормотал:

— Слава богу, что письмо попало ко мне в руки. Не надо бы таким печальным известием волновать матушку… — Он обратился к гонцу: — Ты, братец, не смей и появляться в Трикратном. — И, взглянув на покрытое слоем пыли лицо всадника, дал ему несколько золотых. — Езжай-ка в обоз… Я велю каптенармусу обласкать тебя… А затем возвращайся обратно в Одессу. Только в усадьбу — ни ногой!

Когда гонец направился в хвост колонны к обозу, Сдаржинский обратился к ехавшему рядом гиганту-унтеру:

— Кондратий, беда стряслась… Одна надежда на тебя… Выручай.

Неожиданное известие

Гигант-унтер подъехал ближе к офицеру.

— Слушаю, ваше благородие…

Сдаржинский поморщился.

— Оставь, пожалуйста, братец, хоть на время свой официальный тон. Я никак не могу к нему привыкнуть. Да и не до этого… — Он расстегнул душный воротник кафтана. — Мне нужно сейчас совет от тебя получить. Ведь ты по возрасту в отцы мне годишься… Недаром сам почтеннейший наш негоциант Лука Спиридонович про твои удивительные дела не раз рассказывал, как ты с самим Суворовым в походы хаживал, да и про иное… Ну, помоги. — Офицер просительно посмотрел на унтера. Но ни один мускул не дрогнул на бронзовом лице Кондрата.

— Слушаю, ваше благородие.

Подчиненный почему-то упрямо не желал переходить через грань служебных отношений. И этим несколько обескуражил и обидел Сдаржинского. Гот вздохнул и прикусил пухлую губу.

— Не понимаю, почему ты так…

— А мы, ваше благородие, люди воинские…