Хаджибей: роман-трилогия

Грех? А Байрон?… И как бы полемизируя с Пестелем, он подумал о горестной, но прекрасной судьбе великого английского поэта. До него, Пушкина, только что докатилось известие о смерти Байрона, который сражался за свободу Греции и умер во время героической осады крепости Миссолунги.[165]

Почему бы ему, Пушкину, не последовать примеру доблестного поэта? Почему не вступить в ряды тех, кто с оружием в руках сражался за свободу? Хотя бы за свободу чужой земли?

В раздумье Пушкин стал подниматься по склону, заросшему лебедой, пожелтевшие листья которой пропахли солоноватыми ветрами моря. Крутая тропинка вела его на самый верх берега, где уже начинались окраины города. Но золотисто-белые дома Одессы отсюда скрывала густая рощица молодых деревьев. Их на пустоши, что простиралась от береговой крутизны до самых улиц, любовно вырастил замечательный садовод Десмет.[166]

Пушкин пошел напрямик к городу через рощицу, прислушиваясь к тихому шелесту молодых тополей.

После гулкого шума волн шепот лиловато-серебристой листвы успокаивал. И успокаивал не только тихий шелест, но даже сама мысль, что здесь, над морем, на диком берегу рождена трудом человека целая роща. Видно, воля людская способна и в лютое время наше побеждать зло. Может быть, вскоре, как эти молодые деревца, поднимутся и взойдут на земле России первые побеги вольности, посаженные Пестелем и его друзьями…

Миновав парк, Пушкин вышел на длинную улицу, состоящую из редких побеленных мазанок, которые порой чередовались с домиками, сложенными из квадратных плит ракушечника.

Он впервые возвращался с берега таким путем. И все здесь ему было незнакомо. Но и в этих незнакомых ему местах он находил знакомые черты уже полюбившегося ему неповторимого облика Одессы, города, где на крышах глинобитных мазанок и каменных домиков были разостланы обрывки брезентовых парусов, установлены чаны и желоба — так жители собирали дождевую воду. А вокруг на изгородях сушилась рыболовная снасть — сети. Над ними поднимали плоские золотистые головы подсолнечники. По отвесным стенам карабкались виноградные лозы.

Он недолго живет здесь, но ему полюбился этот своеобразный город. Ведь здесь столько написано строф, на которые лег уже отпечаток того нового, чего до сих пор еще не было в его трудах. Здесь им создавались поэмы «Бахчисарайский фонтан» и «Цыганы»; главы романа в стихах и сами стихи, которые вылились из его сердца.

Да, ему стала близка Одесса!.. Но почему все чаще и чаще приходят мысли, что скоро придется расстаться с этим городом, его гаванью, с Черным морем. Еще не написаны задуманные им стихи о прощании с морем. Еще не пришел час расставаться с ним. Но он чувствует, что тучи, черные тучи сгущаются над его головой.

Черные, черные тучи…

Пройдя ряд длинных проулков, Пушкин вышел на знакомую широкую улицу, где жили преимущественно арнауты и переселенцы других национальностей, выходцы с Балканского полуострова. Здесь уже встречались и двухэтажные и трехэтажные каменные дома с колоннадами, лоджиями, с балконами — постройки итальянских архитекторов.

А посреди этой красивой широкой улицы были вырыты колодцы для питьевой воды.

Около одного такого колодца стояла тележка, запряженная клячами. В тележке сидел рослый молодой артиллерист. Он терпеливо наблюдал, как его возница из деревянной бадьи поил истомленных лошадей. Когда Пушкин поравнялся с тележкой, артиллерист-юнкер приподнялся с сиденья и почтительно поднес руку к козырьку:

— Александр Сергеевич! Здравствуйте! Позвольте подвезти вас. Если вы направляетесь к центру города — пожалуйста, — обратился к нему юнкер.

Пушкин удивленно поднял черную бровь.

— Здравствуйте… Только, простите, я не помню вас.

— Меня зовут Раенко Николай Алексеевич, — представился юнкер. — Но вам не мудрено было забыть. Встречались мы с вами всего один раз в жизни. Правда, совсем недавно и необычно: на батарее у Григорьева. Помните?

— Это когда салют в мою честь дали? — улыбнулся Пушкин.

— Да.

— Так мы с вами старые друзья! Дайте мне руку и везите на Итальянскую.

Раенко протянул руку и помог Пушкину взобраться на тележку. Сидя рядом с юнкером, Пушкин припомнил, как несколько дней назад, гуляя в окрестностях Одессы, он набрел на расположившуюся здесь артиллерийскую часть. Дежурный офицер Григорьев, узнав, что к ним на батарею пришел поэт, немедленно скомандовал артиллеристам приветствовать нежданного гостя залпом всех орудий. И одесское осыпанное звездами небо озарилось брызгами громового огня в честь Пушкина.

— Да, хорошо тогда распорядился Григорьев! Молодец! — сказал Раенко. — Знатно грохотали орудия.

Пушкин пристально посмотрел в лицо молодого артиллериста.

— Ба, да помилуйте! Ведь это вы на пирушке стихи Байрона читали? Вы?

Юнкер кивнул головой.

— Я. Но мы еще скоро не так помянем Байрона, павшего за свободу. Поверьте, Александр Сергеевич!