Хаджибей: роман-трилогия

— Перед нами не только Хаджибей — это еще было бы полбеды. Весь турецкий флот, у которого пушек в сто раз более, чем у нас… А посему Хаджибей взять надобно сразу, не мешкая, с проворством великим, чтобы неприятель со стороны флота сикурс[35] крепости не успел дать. Вот ты здесь, ваша светлость, и пригодишься. — Гудович медленно скользнул серыми глазами по курносому лицу Безбородко. — Тебе из главных сил я двадцатипушечную батарею дам — побить султанцев и амбаркации[36] ихних беглецов из крепости на корабли помешать. А ты, ваше высокоблагородие, — обратился Гудович к де Рибасу, — знаешь, что делать. На рассвете как можно тише подойдешь к Хаджибею — и на стены с криком «ура!» в штыки.

Черные глаза де Рибаса сверкнули, он хитро улыбнулся.

— Я графа Войновича попросил помочь нам. Он подведет из Очакова свои канонерские лодки и по турецкому флоту учинит огонь.

— Это верно, — согласился Гудович. — Только, зная графа Войновича, я сомневаюсь, чтоб сей контр-адмирал отважился на это. — Иван Васильевич улыбнулся. — Я лучше тебе для прикрытия левого фланга отряжу батальон пехоты с батареей из десяти орудий. Этак надежней будет.

Де Рибас кивнул в знак согласия и подозвал к себе стоящего у входа в шатер Хурделицу.

— Перед тем как принять окончательное решение, неплохо бы выслушать есаула. Он только что вернулся из разведки, — сказал начальник авангарда по-французски.

Хурделица рассказал о последних событиях в турецкой крепости, обо всем, что узнал от Симона Аспориди.

Выслушав есаула, Гудович повеселел:

— Сей репорт лишь подтверждает мою мысль. А теперь, что думают господа офицеры? Дадим слово самому младшему по чину. — Генерал-поручик посмотрел на Кондрата.

У Хурделицы горло перехватило от волнения. Но он овладел собой и произнес хрипло:

— В Хаджибее нас пока и не чуют. Штурмовать надобно!

Гудович весело глянул на де Рибаса.

— Штурм!

— Штурм! — словно эхо прокатилось по шатру.

Все были за немедленную атаку крепости.

Перед тем как вернуться к главным силам своей армии, которые находились в семи верстах от Кривой Балки, в оврагах около Усатовых хуторов, Гудович произвел смотр поискам авангарда. Он не торопясь прошел вдоль выстроенных рядов гренадеров и казаков. Останавливался перед каждым капральством[37], перед каждой сотней. Говорил с солдатами и казаками запросто.

— Оружие перед боем почистить, ребята, проверить, чтоб в деле не отказало. Супостата бейте пулей, но и про штык не забывайте. Турок нашего штыка не любит — страсть!

Бодрые слова генерала были по душе воинам. «Прост, да, видно, настоящий воин». Хурделица почувствовал расположение к этому человеку с некрасивым продолговатым лицом. И вспомнился Кондрату другой генерал, внешне совсем не похожий на этого. Тот самый, что вручал в Васильковом урочище черноморцам знамя…

После смотра Кондрат со своим отрядом был направлен к гренадерам. Здесь он повидал своего друга Василия Зюзина. У одного из солдатских костров до слуха есаула долетели слова, заставившие его приостановиться.

— Раз Гудок сказал возьмем Хаджибей — значит, так оно и будет! Я его еще с турецкой войны знаю. Подполковником он тогда был. Помню, два дня нас янычары да спаги взять пытались, но Гудок — ни шагу назад! С фузеей[38] солдатской с нами в одном ряду в каре стоял, штыком отбивал врага. А подмога подошла — в штыки нас повел и погнал турка… Вот каков!

Подойдя ближе, Кондрат узнал в рассказчике ефрейтора Громова.

Среди гренадеров был и субалтерн Зюзин. Василий тепло встретил друга.

Перед грозой

Граф Илья Безбородко в тот же день осмотрел вверенные ему войска. Он был доволен. Наконец-то Гудович дал ему возможность проявить себя. В том, что он проявит себя блестяще, граф не сомневался нисколько. Завтра, лишь взойдет солнце, он поведет батальон на Хаджибей. Его пушки ударят по крепости, вражескому флоту, и он покажет этому де Рибасу, как надо выигрывать баталии!

Войдя в свой шатер, граф с отвращением сбросил пропыленный плащ и приказал денщику переодеть себя. Тот принес изумрудного цвета атласный кафтан, шелковые чулки, лакированные башмаки с большими золотыми пряжками. Безбородко облачился во все это и повернулся к походному, в позолоченной раме, зеркалу. Увидел дородное, осыпанное пудрой лицо, обрамленное волнистыми локонами парика, и улыбнулся. Что ж, в таком виде не стыдно быть увенчанным лаврами виктории…

Туалет был полностью закончен, когда в шатер вошел, отвешивая глубокий поклон, Боассель. Это был худосочный француз, один из многих иностранцев, зачисленных Потемкиным на русскую службу. Боассель имел прекрасные манеры, славился находчивостью, а главное — был услужлив и считался забавным собеседником. Француз понравился Безбородко, и тот взял его под свое покровительство, приказав слугам в любое время допускать его к себе.

— Мой граф! Вы напоминаете мне сейчас принца Анжуйского перед сражением. Фортуна сделает непоправимую ошибку, если не увенчает вас завтра лаврами победителя.