Хаджибей: роман-трилогия

В это время раздался внезапный гром пушечной пальбы, заглушивший все звуки сражения. Этот нарастающий грохот слышался со стороны русского лагеря. Зюзин оглянулся и увидел: всю степь заволокло густыми клубами черного порохового дыма, прорезанного языками пламени.

«Гудович подошел с пушками. В самый раз», — мелькнула радостная мысль у Василия, и в его зеленоватых глазах снова вспыхнули веселые искорки.

Зюзин не ошибся. Увидев отступление наших войск, Гудович приказал немедленно палить изо всех пушек по наступающим янычарам. И осадные орудия-единороги, и мортиры, стреляющие двухпудовыми ядрами, и полковые пушки развернулись с хода жерлами в сторону противника и открыли огонь. Картечь и ядра произвели страшное опустошение в рядах янычар. Немало полегло и русских воинов, попавших под обстрел своих же орудий. Первые залпы остановили турецкие орды, заставили их медленно податься назад, а затем броситься в паническое беспорядочное бегство. Казаки и гусары начали преследовать и рубить бегущих, но Гудович остановил кавалеристов.

— Трубите отбой! Трубите! — приказал он горнистам и пояснил удивленным офицерам: — Неровен час… Казаков наших-то из крепостных пушек могут достать.

Иван Васильевич взял подзорную трубу. Турецкая крепость отчетливо была видна со всеми своими пятью башнями, из которых две массивные восьмиугольные грозно впились каменными зубцами в кровавое закатное небо.

В открытые ворота Килии вбегали, толпясь и давя друг друга, спасавшиеся от русских ядер и картечи турки.

Гудович внимательно осмотрел поле сражения, где рядом с трупами янычар лежало много убитых русских. Вздохнув, он покачал головой:

— Ох и много же барон понапрасну солдатушек наших загубил… Да и сам, гляди, живота своего не пощадил.

Кондрат, стоявший невдалеке от командующего, услышав эти слова, помрачнел. Глядя на павших товарищей по оружию, он почувствовал и свою вину перед ними. Не попади он в засаду, не опоздай он с донесением, Гудович пришел бы со своей артиллерией раньше и потери наши были бы меньше. И Хурделица, встав во фрунт, обратился к Гудовичу:

— Ваша светлость… Я повинный больше всех.

Гудович внимательно оглядел взволнованного офицера и медленно покачал головой:

— Нет этой вины за тобой, прапорщик. Ты долг свой выполнил. А в том, что на час фортуна к тебе спиной повернулась и ты в плен попал, разве твоя вина? Отнюдь! Война полна предосадных случайностей… Ты же, по-моему, похвалы достоин в том, что из силка, судьбой расставленного, вырвался и с честью донесение доставил. Сие не всякий сможет… А ежели не доставил бы ты мне пакета, вряд ли бы мы успели битву эту нашими пушками решить. Тогда, наверное, пагуба была бы обширнее.

Кондрату показалось, что слова командующего сбросили с его плеч страшную гнетущую тяжесть. И он смог только повторить дрогнувшим от радости голосом:

— Верно, ваша светлость…

Гудович вытер вспотевшее лицо батистовым платком.

— Так вот, прапорщик, ты про это мыслить прекрати. Душевное спокойствие воину потребно. А я возьму теперь сию отаманскую твердыню без единой потери. Недаром-то единороги наши на всемирном испытании артиллерии в Вене над всеми пушками иноземными верх добыли. Я в наши пушечки зело верю…

Пушечный штурм

Гудович поспешил в шатер Меллера-Закомельского. Тот уже лежал в своей широкой удобной кровати, которую возили за ним в походах фурлейты. Глаза раненого барона, обведенные темными пятнами, были прикрыты опухшими веками. Казалось, он спал. У его постели стояли медики и приближенные: принц Виттенбергский, генерал-майоры Мекноб и Бенкендорф, генерал-поручик князь Волконский.

У изголовья Меллера-Закамельского сидел одетый в черное платье седой костлявый немец доктор Граббе. Иван Васильевич вопросительно взглянул на врача. Тот сокрушенно покачал седой высохшей птичьей головой.

Гудович несколько минут молча разглядывал осунувшееся восковое лицо раненого. И вдруг Иван Васильевич почувствовал сострадание к нему, своему сопернику по воинской карьере, которого он до этой минуты терпеть не мог, называя про себя «бездарным немчурой». Теперь этот «бездара» умирал. И хотя его смерть освобождала Гудовичу место командующего армией, он, вопреки всем расчетам, не желал ему смерти и готов был сделать все, чтобы спасти барона. «Нужно немедля гонца отрядить в ставку к Попову[50], чтобы лекаря прислал того самого, что светлейшего пользует. Он, поди, получше наших полковых медиков будет», — подумал Иван Васильевич. Он тяжело вздохнул и хотел было выйти из шатра, чтобы не беспокоить раненого, но тот приоткрыл глаза и увидел Гудовича. Взгляды их встретились.

— Напрасно я поспешил… — прошептал командующий, — а ныне мне очень худо. Я… — Он сделал паузу, как бы собираясь с мыслями. — Я вынужден сдать вам вверенное мне войско… — Болезненная гримаса искривила его бескровные губы, глаза бессильно закрылись.

Гудович хотел было поблагодарить за доверие, но доктор Граббе встал со стула и умоляюще замахал руками, прося не тревожить больного.

И новый главнокомандующий армией тихо вышел вместе с другими генералами из шатра.