Хаим-да-Марья. Кровавая карусель

Его с трудом успокоили. Он сам хотел нести гроб, но врачи категорически воспротивились этому. Впервые все вдруг увидели не прежнего Короленко — стареющего, но крепкого, деятельного, полного страсти и непримиримого ко всякой подлости, а тяжело больного, раздавленного непосильным горем, беспомощного старика.

За гробом Ляховича шел почти весь город. Оркестр, выделенный профсоюзом работников искусств, играл революционные марши, и толпа приглушенно пела: «Замучен тяжелой неволей…»

Эта песня часто звучала в те годы, но редко ее содержание так точно соответствовало моменту.

Около тюрьмы процессия остановилась. Из окон заключенные махали маленькими флажками…

Короленко пережил зятя только на полгода, и это были месяцы быстрого угасания.

28 декабря 1921 года, в день похорон писателя, в Полтаве был объявлен всеобщий траур. Театры, магазины, школы, даже правительственные учреждения не работали. Со всей губернии съехались крестьяне. В похоронах участвовало около сорока тысяч человек. Шествие непрерывной толпы во всю ширину улицы длилось шесть часов подряд.

На смерть Короленко откликнулась не только Полтава. На нее откликнулась вся Россия и вся русская эмиграция. Немало прочувствованных страниц посвятил писателю и Анатолий Васильевич Луначарский, не хотевший отдавать его классовому врагу.

Основную ошибку Короленко Луначарский видел в том, что «ту этику, которая будет обязательной на послезавтрашний день, на день после победы», он «переносил на суровую подготовительную эпоху».

Анатолий Васильевич диалектически подходил к этике. «Мы примиряемся с ним, — писал он, — в некоем высшем синтезе, и если он не понял нас, то из этого не следует, что мы не должны понять его». Однако время для «понимания» все еще не наступило. Ни письма Короленко к Луначарскому, ни многие другие его письма и дневники последних лет в Советской России не опубликованы, и вряд ли кто-нибудь отважится предсказать, когда, наконец, писателю позволят на его родине высказаться в полный голос[5].

1980-81 Москва

Послесловие ВЛАДИМИР ПОРУДОМИНСКИЙ

Беспокойный человек

(Штрихи к портрету писателя Семена Резника)

1

В книге «Вместе или врозь? Заметки на полях книги А.И.Солженицына»[6] Семен Резник рассказывает на первый взгляд нелепо-комическую, а по сути драматическую и поучительную историю о том, как, вопреки «пятому пункту» в паспорте, был принят на работу в издательство «Молодая гвардия», где на протяжении десяти лет был единственным евреем среди штатных сотрудников книжных редакций этого огромного дома печати (после его ухода уже ни одного не было).

В конце 1962 года Семен стал редактором серии «Жизнь замечательных людей». Это была счастливая для ЖЗЛ эпоха. Уже несколько лет серию возглавлял покойный Юрий Николаевич Коротков, полностью ее перестроивший. Вместо растянутых до 15–20 печатных листов газетных статей в ЖЗЛ стали выходить — книги. Добиваясь разрешения выпустить многие из этих книг, Коротков вступал в резкие конфликты с руководством, иногда, чтобы вывести из-под возможного удара редактора, ставил в выходных данных свое имя. В новых книгах менялись отношения автора с героем, лицо автора обретало индивидуальные черты, свободнее становились оценки, шире привлекался исторический материал, много внимания отдавалось стилистическим поискам. В итоге рождался, становился на ноги российский биографический жанр.

Новый подход ознаменовался даже сменой оформления: книги ЖЗЛ обрели тотчас узнаваемый и до сих пор сохраняемый внешний облик. Первой книгой, увидевшей свет в новом серийном переплете, стал «Мольер» Михаила Булгакова. Мастер, после десятилетий официального запрета, снова встретился с читателями. На титульном листе значится: «Выпуск 1 (334)» (334-й со времени основания серии в 1933 году).

Семен Резник, инженер по образованию (хоть с юности и пристрастившийся к журналистике и литературному творчеству), пришел в издательский мир, где еще бытовали подчас дремучие, сталинских времен установки, «с воли»: ему, молодому (и по возрасту, кажется, самый младший) — начинающему! — не обремененному грузом всех этих установок легче было внутренне переступать через них, тем более, что направление движения, которое обрела серия ЖЗЛ, соответствовало его взглядам, убеждениям, было ему близко и понятно.

В ту пору мы и встретились. У меня недавно вышла в ЖЗЛ первая книга, я заканчивал вторую. После нескольких — почти мимоходом — бесед с Семеном я был нисколько не озабочен, даже попросту рад, когда ему — начинающему! — отдали чуть ли не «на пробу» подготовленную мною рукопись: я не сомневался, что проба для нас обоих будет успешной.