Хаим-да-Марья. Кровавая карусель

Семен возражал против принятой в ту пору в биографической книге как бы «итоговой» оценки излагаемого материала, советовал авторам шире сопоставлять разные точки зрения на описываемые события, с разных позиций рассматривать поступки своих героев, их взгляды, выбираемые ими пути. Он предлагал положить в основу авторской работы над книгой не сообщение истины в конечной инстанции, а совместные с читателем поиски истины. Это было ново, интересно, побуждало к размышлениям, звало к изучению новых источников, в архивы, в поездки. Стремление к максимальной (в рамках тогдашних обстоятельств, конечно) объективности открывало перед автором максимальную (в тех же рамках) возможность самовыражения. Более того: приобщение читателя к поискам истины вовлекало и его в процесс сотворчества. Именно таким подходом отмечены лучшие книги той поры: «Лунин» Н. Эйдельмана, «Чаадаев» А.Лебедева, «Лев Толстой» В. Шкловского, «Резерфорд» Д. Данина.

2

В этот славный ряд я без малейших сомнений ставлю и книгу Семена Резника о Николае Ивановиче Вавилове. Звезда убитого в сталинском застенке ученого формально была возвращена на небосклон российской науки, но ее требовалось еще освоить, исследовать — открыть заново, если угодно. Семен Резник предпринял поистине гигантский труд, в котором сложные архивные разыскания соседствовали с «вычислением» очевидцев и подчас очень нелегкими беседами с ними, а проницательные размышления над каждым обнаруженным фактом — с глубокими биологическими штудиями. Работа над книгой наталкивалась на множество препятствий, — едва ли не труднейшим было характерное для тоталитарных режимов нежелание делать тайную историю явной, что в данном случае сомкнулось с начавшимися в ту пору идеологической реакцией и, соответственно, приостановлением процесса десталинизации. Сдача сильно урезанной книги в печать совпала с вторжением советских войск в Чехословакию, что было энергично использовано для ужесточения ситуации внутри страны («из Кремля тянуло не то что холодом, а трескучим морозом», — вспоминает свое ощущение Семен Резник). Над книгой нависла угроза запрета; академические вельможи, по чину и положению призванные быть защитниками и последователями Николая Ивановича Вавилова, к которым обратилась за поддержкой редакция ЖЗЛ, в перепуге отмахивались обеими руками и готовы были примкнуть к хулителям и «непущателям». Руководитель серии Коротков на свой страх и риск подписал корректуру в печать. Книга, восстановившая, по существу — открывшая миллионам читателей биографию великого ученого, была признана «идеологически вредной» и стала одним из пунктов в обвинительном приговоре при увольнении Короткова.

Помню, «Николай Вавилов» был уже напечатан, — вдруг сигнальный экземпляр, по чьему-то доносу, затребовали в какие-то непостижимо высокие верхи, пополз слух, что тираж пустят под нож. Семен позвонил в Книготорг, чтобы выяснить, не успела ли книга появиться где-нибудь в продаже: случалось, что для «выполнения плана», типография после подписания сигнального экземпляра «в свет», сразу же, спешно отгружала небольшую часть тиража в торговые точки. Оказалось, так произошло и на этот раз. Но, в связи со скандалом, выпорхнувшие экземпляры «вредной» книги были заброшены в самую глухую и далекую провинцию — в Туву… Семен связался с Кызылом и выкупил несколько десятков экземпляров — как доказательство того, что книга — была. А остальной тираж, запертый в опечатанной комнате, еще долго ждал своей участи. В конечном счете «смертный приговор» заменили «выдиркой», т. е. из готовой книги устранили несколько неугодных страниц, после чего ее выпустили с опозданием на год, но под первоначальным номером и датой издания (странная для самовластия привычка заметать следы). Экземпляр из «кызыльских», без «выдирки», мне подаренный автором, оказался раритетом (к сведению библиофилов).

3