Хайм

Наверно, потому-то меня и позвали на эту работу. Начиналось с детских садов и игровых площадок, а уже потом, когда кое-какая репутация появилась, пригласили в больницу. Помню свою первую беседу с тамошней начальницей социальной службы. Она долго ходила вокруг да около, так что мне поначалу казалось, что речь идет о простых заказных снимках. Но потом выяснилось, что имеется в виду нечто иное.

– Смотрите, – сказала начальница, – больница – это такое место, где нечасто фотографируются. Людей можно понять: редко кому хочется увековечить себя или своих близких в столь непрезентабельном виде.

– Понятное дело, – говорю, – поэтому даже странно, что вам понадобился фотограф.

– Ничего странного, – отвечает она. – У каждого правила есть свои исключения. Например, когда у человека больше не будет шанса сфотографироваться. Например, когда человек умирает.

– Так-то оно так, – говорю, – но я по старикам не работаю. У меня другая специализация, узкая, по маленьким детям. Вы меня по ошибке позвали. Если хотите, могу дать телефон другого фотографа, моего знакомого. Проверенный мастер. Такие надгробные портреты сделает – закачаешься.

А она улыбается: никакой, мол, ошибки.

– Во-первых, – говорит, – надгробьям качаться не положено, а во-вторых, на умирающих стариков тоже спроса никакого. В смысле – на их последние снимки. Уж больно плохо они выглядят на смертном одре. Так что для памятника родственники предпочитают взять какую-нибудь фотку помоложе да покрасивее.

Я, – говорит, – имею в виду ситуацию, когда от человека вообще ничего не осталось, ни одной карточки.

– Ну, так не бывает, – говорю. – В наше-то время, с айфонами и айпадами, да чтоб ни одной карточки… ни за что не поверю.

– Вот тут, – вздохнув, сказала начальница, – мы и подходим к цели нашей беседы. Детская смертность у нас пока еще не изжита, и тому есть свои объективные причины. Рожают недоношенных, рожают с пороками, рожают с генетическими отклонениями. Большая часть таких младенцев умирает еще в больнице. И у них, как вы понимаете, нет ни истории, ни фоток, ни айфонов с айпадами. Нет даже имени. Они просто не успевают ничего этого наработать. Свет увидели, подышали денек-другой, и всё, кончено. Бывает и меньше. Вот их-то и надо заснять. Сможете?

Смогу ли я? Что ж, с технической точки зрения проблем не было. Но меня несколько тревожила моральная сторона дела. Умирающие дети… это, знаете ли, тяжелое зрелище, не для всякого.

Начальница выслушала мои сомнения и снова вздохнула.

– Смотрите, – сказала она. – Зрелище действительно нелегкое, врать не стану. До вас тут сидели несколько претендентов. Кто-то отказался сразу, кто-то – после первых… гм… впечатлений. Нужно видеть в этом призвание. Почувствуйте себя в некотором роде врачом. Врача ведь никто не спрашивает, насколько ему тяжело. Это его работа – спасать людей.

Кабинет был небольшим, но светлым, с огромным окном во всю стену, и за окном сиял майский полдень, в парке играли дети, крутили педалями велосипедисты, сидели на скамейках влюбленные парочки, и соседство всего этого с нашим разговором выглядело в принципе неуместным.

– Мы все умрем, и они тоже, – сказала начальница, проследив за моим взглядом. – От человека остается только память тех, кто его любил. А какая память может быть о таком маленьком существе? Только фотоснимок. Человек остается на фотокарточке и таким образом побеждает смерть. Думайте о том, что вы поможете людям побороть смерть. Вы ведь еще совсем молодая девушка. Сколько вам – двадцать?

– Двадцать три, – ответила я. – И я согласна.

Я работала в основном крупными планами.

Ручки. Ножки. Личико. Животик. Люди склонны забывать детали, поэтому мне казалось, что важно запечатлеть именно их. Мне и в самом деле казалось, что я побеждаю смерть. Смерть детей, которые умирали в день своего рождения – в свой самый первый день. Крошечные недоношенные существа в пластиковых коробах-инкубаторах; младенцы с врожденными пороками сердца, с повреждениями мозга, с неизлечимыми генетическими болезнями…

«Мы все умрем, и они тоже», – сказала начальница в том разговоре, глядя на велосипедистов в парке. Да, умрем… но не так же быстро! То, что происходило с этими детьми, казалось изощренным издевательством смерти над жизнью. От них оставались лишь мои фотографии – точные, детальные, в нужных ракурсах и при тщательно подобранном освещении. Фотографии, на которых можно отчетливо различить, что ребенок еще спит, а не уже мертв. А значит, мои снимки и в самом деле помогали победить смерть. Я повторяла эту мантру до тех пор, пока она не проступила на моем лбу – надеюсь, только с внутренней его стороны.