Лира присела рядом на краешек лавки. Солнце слепило глаза, птицы допевали последние летние песни перед уходом на юг, было спокойно и хорошо, сидеть вот так вот на скамейке, слушать все это и не думать ни о чем важном. Словно все мысли высушило солнце, а ветерок сдул остатки. Но стоило серости закрыть небо, как тяжёлые думы вернулись сами собой.
— Скажи. Ты когда — нибудь… предавал? — Лира взглянула на Биро и с удивлением заметила, как окаменело его лицо.
— Возможно.
— И ты… жалеешь?
— Конечно, — Биро взглянул на неё удивленно и как будто осуждающе, что за глупый вопрос, мол? — Не жалеет о плохих поступках только дурак.
— А что если… что если этот плохой поступок… ради какой-то великой цели? Цели, что больше и выше таких смыслов как «предательство» и «верность»?
Гвардеец молча хмурил брови, непонимающе глядя на Лиру. Глупо было его спрашивать, он слишком прост для таких разговоров…
— Я судить не берусь. Это не моё дело, — начал он, когда леди Оронца уже хотела прервать беседу. — Кто-то совершает плохие поступки и утешается мыслью о меньшем зле или необходимой жестокости. Кто-то совершает их по глупости, а потом старается забыть, лишь бы не мучиться совестью. Но по мне так и те, и те жалеют. Невозможно о таком не жалеть.
Лира кивнула. Это походило на правду. Невозможно не жалеть. Наверное, и сестра о многих своих решениях жалеет. Но ей приходится их делать. Приходиться смиряться с последствиями и с совестью.
— Не знаю, что там варится у вас в голове, миледи, но я считаю, что лучше делать то, во что веришь. Тогда это честно. И глупо будет о том жалеть.
— Спасибо, — Она опустила взгляд на Биро. — Мне нужен был совет и ты…
— Миледи! Госпожа!
Со стороны поместья со всех ног неслась Сорка, она держала одной рукой свои юбки, а другой истово махала Лире. Что за срочность…
— Госпожа моя… Нашли! Нашли вашу ведьму…
***
Её нашёл Галлир. Дескать болтался по лесу, песни пел, брагу пил, а тут…
— Смотрю, а песок на тропинке вдруг стал тёмный какой-то, с краснинкой, словно кто-то вина южного пролил. Даже на себя подумал. Допился, кругами хожу, брагу разбазариваю. Прошу прощения, миледи, разливаю… Иду дальше, след в кусты сворачивает, а там… ну в общем…
Тело, лежащее на плаще, было маленьким и худым. Чернильно — багровый рисунок на платье шёл от ворота, плотно покрывал грудь, а потом неровными струями расходился по юбке, словно лучи красного солнца со знамени Древних, нарисованные детской рукой. Над накрытой мешковиной головой вилась целая стая голодных мух. Свалявшаяся чёрная копна волос лежала по левую сторону, растянувшись вдоль истерзанной окровавленной руки.
— То место недалеко от дома лесника. Крови было… ну, не стану рассказывать… похоже на зверя… скорее всего медведь, они так часто делают… с лицом…
— С лицом?
Сир Галлир кивнул, бледный как статуя из сада в поместье. Он не смотрел на Лиру, вообще не отрывал глаз от тела. Сорка рядом непрерывно шептала молитву и осеняла себя знаменем Отца.
— По лицу вы её не узнаете, госпожа. Нет его больше. Лица.
Сейчас ни у кого из них лица не было… Какая-то чушь. Просто бессмыслица. Лире хотелось пнуть тело ногой, чтобы понять из чего его сделали — из дерева, глины или ещё какой-то магии.
— Милостивый Отец… моя госпожа… какой ужас… вы не плачете? Святой день, ну хоть слезинку пророните, умоляю, так нельзя… смотрите, ну почему она не плачет?
Сир Галлир искоса глянул на леди, та неподвижно смотрела на тело.
— Что… бес тебя дери, я же велел не показывать ей! Скотина ты!
Вдруг рядом возник лорд Дормонд и заслонил собой Лиру, будто стараясь уберечь от того, что она уже и так видела.
— Ну а как, милорд? — Галлир пожал плечами, затравленно глядя на Дормонда. — Кто ж её опознает, как не госпожа Оронца? Это ж её… служанка…
Она мне не служанка! Не служанка! Да когда же вы это поймёте!.. Лорд Холмов выставил руки назад, словно пытаясь удержать Лиру, хоть та никуда и не рвалась. Она уткнулась лбом ему в спину и, зажмурившись, качала головой, пытаясь проснуться.
Ну давай же, давай, открой глаза у себя в спальне, пожалуйста… Это безумие. Безумие, Альма!