Халулаец

Зоя была хорошей. Такой смешливой, а потом ироничной женщиной, которая даже над евреями могла посмеяться, а не обидеться за них на весь мир. Как бы в унисон округлой внешности, внутри Зоя тоже была округлой, то есть смягчала мужа да и вообще любую ершистость. Она всю жизнь проработала в школе, а в свободное время радела о карьере Семена Абрамовича. Ну как радела. Она была его улыбчивой прислугой. Не сказать чтобы Семен Абрамович был бесконечно талантлив, однако он был достаточно талантлив, чтобы воспринимать Зоину жертву как должное. До сорока лет (муж и жена были ровесниками) они жили весьма сносно в нравственном смысле. Родили двух сыновей — Германа и Якова. Читали друг другу книжки перед сном. Вообще, в их трехкомнатной мотовилихинской квартире было уютно. Уютно не в плане расстановки стульев, а в плане атмосферы. Они даже девяностые пережили с достоинством и пониманием, как приезд сумасшедшего родственника.

А вот после сорока Семен Абрамович впал в легкое кобелячество. Писательский талант истончался, и его надо было подпитывать голой эмоцией. В каком-то смысле Семен Абрамович в этом не виноват. Главным образом он был не виноват в своем собственном смысле, потому что в Зоином смысле он был виноват полностью. Человек порядочный, Семен Абрамович не мог не рассказывать жене о своих похождениях. Это такой особый вид порядочности, когда после согрешения охота покаяться, чтобы, видимо, уровнять. Этот драматический театр продолжался десять лет. Не ежедневно десять лет — Семен Абрамович все-таки не конь, — а десять лет с приличными перерывами. Оба, конечно, измучились, но в ту пору Семену Абрамовичу писалось исключительно хорошо.

Правда, этот факт не сильно согревал Зоино сердце. То ли из-за этой нервотрепки, то ли еще из-за чего, но после пятидесяти здоровье Зои накренилось. Эти затруднения, плюс возраст, положили конец писательским выкрутасам Семена Абрамовича. Он остепенился, и семья, наконец, зажила нормальной пожилой жизнью. Яков и Герман к тому времени кончили уже университет и вовсю жили отдельно, совершая карьеру. В шестьдесят три года у Зои вылез рак. Сначала он вылез в груди, а потом, как лесной пожар, распространился по всему организму. Семен Абрамович переехал жить в больницу. Держал Зою за руку. Молча задыхался в туалете. А умирающая Зоя смотрела на него и вспоминала его измены. Когда постоянно больно или невесомо, если морфий, в голову лезет либо дрянь, либо самые яркие моменты жизни.

Так уж получилось, но самыми яркими моментами Зоиной жизни стали измены мужа. Перед смертью она позвала к себе сыновей, выставила Семена Абрамовича за дверь и о чем-то долго говорила с Яковом и Германом. Семен Абрамович не придал этому значения. Он был убит горем, чтобы теряться в догадках. Через три дня Зоя умерла. В тот год «Северное» было закрыто на расширение, и ее похоронили на «Банной горе». Через год сыновья поставили маме мраморный памятник. Они взяли его на себя и не позволили Семену Абрамовичу вмешиваться. Когда памятник был установлен, муж купил четыре гвоздики и приехал на кладбище. Был июль. Погост цвел липой и ромашками. Походкой снова безутешного мужа Семен Абрамович подошел к Зоиной могиле. Поднял глаза. Прочитал надгробную надпись. Вскрикнул.

На памятнике было написано: Здесь лежит Зоя Моисеевна Шлихтер, она была отличной матерью, хорошей женой, но замуж могла бы выйти и поудачнее. Оскорбленный Семен Абрамович стал звонить сыновьям. Сыновья сказали, что надпись — мамина предсмертная воля и цензуре не подлежит. Расстроенный вдовец убежал с кладбища и провел бессонную ночь, изобретательно ворочаясь в постели. Утром он вернулся на могилу с гвоздем. Присев у надгробия, Семен Абрамович нацарапал: Зоя, ты не права. Если подумать, я тоже мог бы жениться поудачнее.

Прошел месяц. Семен Абрамович немного успокоился, купил богатый венок и снова приехал к жене на могилу. Под его надписью красовался ответ: Если бы молодость знала, если бы старость могла... Суеверный ужас охватил Семена Абрамовича. На кладбище не было ни души. Тихо качались липы. Мир вдруг показался ему таинственным, как в детстве. Сбегав в машину за отверткой, он постоял над могилой и решил промолчать. А потом нанял гравера и убрал переписку. А надпись жены оставил. Пусть будет. Чего уж теперь...

Анютины глазки