Нет, он не был героем-любовником и не причислял себя к таковым. Последнее, что волновало Хана – это как к нему относится та или иная «дырка», за которую он заплатил. Они могли выть и кончать, могли просто подставлять ему свои отверстия. Он не делал ничего для их удовольствия, потому что считал, что это ОНИ здесь для ЕГО удовольствия. А чьи-то радости волнуют в этой жизни меньше всего. Единственная женщина, за чью улыбку он мог умереть, была его мать. Она же была единственным человеком, который его любил. С тех пор Хан не знал и не понимал значения этого слова. Пока не появилась Киара…
Его одинаково возбуждал как женский оргазм, к которому он не прикладывал никаких усилий, так и скукоженные от боли лица, потому что его член редко куда вмещался без треска. Ему было тесно почти всегда и везде, а им… ему было насрать, каково им. Это все равно что думать, насколько бифштексу нравится, когда его пожирают.
С русской блондинкой каждый раз выходило иначе. Он сдерживался. Смотрел на ее наполненные слезами глаза, на дрожащие нежные губы и сдерживался. Ему не хотелось сломать ее раньше, чем она надоест. Не хотелось порвать или причинить адскую боль. Но ему невыносимо ХОТЕЛОСЬ. Словно вся похоть этого гнилого мира сконцентрировалась между ног этой голубоглазой малышки. Входил в узкую дырочку и матерился, грыз щеку, чтобы не заорать от заоблачного кайфа, смотрел на тоненькую талию, выпирающие позвонки, лопатки, округлую маленькую задницу и хотелось погладить, провести пальцами, приласкать. Впервые ему вообще чего-то хотелось, кроме как совершать фрикции. Она вызывала эти непонятные и чуждые зверю ощущения. И ее грудь небольшая, упругая с мелкими сосками, от вида которых он был готов по-звериному шипеть. Когда входил в нее в ванной, пристраиваясь сзади, раздвигая коралловую плоть своим ноющим от похоти членом, невольно любовался кукольностью и нежностью даже там, от вида, как его узловатый член втискивается в эту узкость, он готов был тут же спустить и залить всю ее спермой. Никогда раньше не присматривался к их плоти. А здесь возбудился до оргазмических спазмов.
Думал, вытрахает эту блондинку, и надоест. Как обычно. Сразу и с первого раза. Пресыщение до тошноты и коленом под зад. Не надоело. И во второй раз было фееричнее, чем в первый. Появилось ощущение, что он хочет возвращаться домой и всегда иметь возможность поставить русскую на колени, и долбиться в ее белую плоть, очищаться внутри самому и пачкать ее… Да. Она его птица. Белая лебедь. Руки-крылья. Сломать в локтях, чтоб не улетела, и клевать коршуном ее грудь, ее отверстия, погружать в них пальцы и член. Играться с ней. Трогать. Раздевать, одевать, кормить.
Еще до того, как дед позвал его к себе, Хан решил, что никаких тридцати дней не будет, а слизняк Паша слишком долго коптит это небо. Ему пора в ад в покрытый копотью котелок, где черти будут шпарить кочергой его раздолбаный зад. Заодно пусть прихватит с собой и одну из шалав, которая сыграет для публики новоиспеченную жену Звезды. Ангаахай будет только его. Хана. Новые документы, новая жизнь. В ней нет никого кроме Тамерлана. Он ее хозяин. А теперь милостью деда, гореть ему в аду, и муж. Пожалуй, выгоднее сделки не придумать. Потом, когда надоест, стать вдовцом проще простого.
Увеличил звук на приемнике: «Ужасная смерть… жуткая потеря и катастрофа. Разбился самолет с молодоженами. Павел Звезда и его юная жена Верочка погибли. А ведь всего лишь несколько дней назад мы радовались выбору… радовались счастью нашего любимого…»
Вырубил на хер лицемерное соплепускание и включил на всю громкость Менсона, газ до упора. Бросил машину возле ворот и ловко, как пантера, перелез через ограждение, приземлился на ноги.
Прислушался к тишине и стрекотанию кузнечиков. Шорох в стороне, и он представил себе, как девчонка бежит босиком по узким коридорам его любимого лабиринта, который с высоты птичьего полета выглядел, как цветок. Еще одно творение Тамерлана. Лабиринт красной розы. Созданный в честь матери. Такой же жуткий и сложный, как и ее жизнь.
Тигрица бежала за девчонкой, преследовала, загоняла жертву. Хан увидел, как мелькнула сбоку огромная тень, сжал в ладони кинжал и стиснул челюсти. Киара заманивает добычу в тупик. Она наигралась. Теперь можно устроить пиршество. И если он не успеет, от маленького лебедя останутся одни перья. Он бежал по следам Киары, что есть мочи, бежал так быстро, как не бегал с времен изнуряющих тренировок. И в этот момент не знал точно, что именно им движет – желание насолить деду или вид окровавленных перьев, валяющихся на зеленом газоне. Он сам себе не хотел признаваться, что с лебедем расставаться не хочет… Не сейчас.
Выскочил на участок перед ограждением и увидел, как Киара склонила голову перед прыжком. У него будет ровно секунда на то, чтобы вонзить кинжал ей в артерию. Убить одним ударом и… разорвать тишину собственным воем.
– Псс, – кошка обернулась. Глаза горят фосфором, пасть вот-вот раскроется в оскале перед броском. Выпрямился во весь рост и отрицательно качнул головой, не отпуская взгляд зверя.