Хан Узбек. Между империей и исламом

Описания Э. Р. Гюка, А. М. Позднеева и И. А. Житецкого не оставляют никаких сомнений в конструктивной тождественности печей для сжигания тел умерших и тануров^{131}, в которых разрешился спор мусульманских проповедников и «неверных» шейхов Узбека. Таким образом, можно констатировать, что в рассмотренных выше компонентах легенды о переходе Узбека в ислам ясно просматриваются буддийские параллели: специфический, демонстрирующий могущество учения Будды и искушенность лам в тайных знаниях и умениях пиршественный дивертисмент, включавший полеты наполненных напитками чаш, и отчетливая аллюзия на свойственное буддизму почитание огня, особенно ярко выражавшееся в кремации тел покойных. «Неверные» колдуны Узбека, разумеется, не шаманы, не язычники, не служители традиционной или исконной религии (native religion), а буддийские священники.

Вполне вероятно, что в сюжете об испытании огнем обыгрывалась не столько тема кремации тел умерших, сколько другая, еще более колоритная родовая особенность буддизма — стремление улучшить карму и прервать цепь перерождений, которое выразительно проявлялось в добровольном принесении себя в жертву, совершавшемся монахами. Принесение себя в жертву, посвящаемое Будде или имеющее цель избавить общину от выпавших на ее долю бед, прослеживается в Китае с V в. н. э. и вплоть до новейшего времени, в том числе и в юаньский период. За редчайшими исключениями оно совершалось путем самосожжения. Самосожжению обычно предшествовал длительный подготовительный период, в течение которого посредством специальной диеты и умащивания маслами и ароматическими веществами создавались условия для быстрого сгорания тела подвижника. Обычно в описаниях актов самосожжения упоминаются большие поленницы дров и открытые костры, но есть и примеры самосожжений, строго следующих процедуре кремации Будды, изложенной в сутре Mahaparinirvana: монах, приносящий себя в жертву, возлежал в канонической позе на кушетке, установленной в подходящей по размерам металлической емкости, а для быстрого и полного сгорания его тела использовалось большое количество хлопка, масла и других горючих материалов[425]. Самосожжения, как утверждают многочисленные жития монахов, избравших добровольный и публичный уход из жизни, оказывали чрезвычайно глубокое воздействие на отношение народа и правителей к буддизму.

Таким образом, мусульманский автор легенды выделил самые экстравагантные, с его точки зрения, приметы буддизма и позволил своему герою силою истинной святости и искренней молитвы одержать впечатляющую победу над изощренно искусным и опасным врагом^{132}. При этом он откровенно высмеял профессиональный и моральный уровень противников Баба Тукласа: их знания ненадежны, умения пустячны, и уж тем более они не готовы к испытаниям, требующим силы духа и крепости веры. В итоге то чудо, которого так не доставало Хубилаю, чтобы избавиться от внушавшего страх буддийского окружения, было, наконец, явлено Узбеку, но не христианами.