Хан Узбек. Между империей и исламом

На мой взгляд, нет оснований видеть в переписке Газана с католическими королями реальное или мнимое пренебрежение исламом. Ильхан был компромиссной фигурой между имперскими институтами и мусульманской бюрократией. В Персии монголам предстояло трансформировать военное правление в законную гражданскую власть. Вазират — один из ключевых элементов административной системы исламского государства, был востребован Монгольской империей[80]. Как писал Насир ад-дин Туей в трактате о государственных финансах: «Основу царства составляют две вещи: одна [из них] меч (шамшир), а другая — перо (калам). Меч находится в руках военных [людей], а калам — в руках писцов. <…> Что касается калама, то он находится в руках четырех разрядов людей: во-первых, в руках духовенства; во-вторых, в руках знатоков [таких] тонких, сложных наук, как мудрость, астрономия и медицина; в-третьих, [в руках тех], которые осуществляют большие дела [таких], как визирь, йаргучи и писцы, они доводят слова государя до покоренных и неприятелей и составляют (послания); в-четвертых, в руках тех, которые подводят итоги [государственных] доходов и расходов»[81].

Дело не в личности монгольского правителя, а в структурах повседневности, которые и определяли границы возможного. В посланиях на Запад Газан выступал как лидер кочевой аристократии, а для вазирата он был султаном. Фигура Газана парадоксальна тем, что в ней сочетались взаимоисключающие функции: меч и перо. До этого в руках ильханов был только меч.

На каком языке общался Газан со своим многоязыким окружением? Ответ дает Рашид-ад-дин, свидетель разговоров о мудрости и высшем познании: «В кружках и собраниях, куда являлись разных разрядов люди из ученых и мудрецов, все поражались вопросам, которые он задавал. Хотя он говорил на монгольский лад, так что не всякий его скоро понимал, однако, когда неоднократно повторяли и поясняли, некоторым становилось ясно, но многие не могли найтись. <…> Что же касается различных вероисповеданий и убеждений разных племен каждого в отдельности, то большую часть он помнит на память, так что когда он спорит с руководителями их вероучений, то из десяти его вопросов они не знают [как ответить даже] на один. А он все знает и излагает. Из различных языков ему приписывают свой монгольский, арабский, персидский, индийский, кашмирский, тибетский, Китайский и франкский и прочие языки, из которых он знает кое-что» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 207).

У Газана был широкий выбор вероучений. И этот выбор интриговал лишь адептов, теснившихся у трона, но не Большую Орду. Кочевая аристократия в присутствии религиозных лидеров при монгольском дворе видела лишь демонстрацию лояльности тех или иных групп. Имперская политическая матрица была запрограммирована на разнообразие. Осознавалось ли это обстоятельство современниками? Отчасти, да. И выражалось оно в создании конструкций, способных поставить в тупик исследователей. Таков ильхан Газан в восприятии Георгия Пахимера, — мусульманин, «познавший крест». В имперском коде это указывает на универсального правителя. И все же следует признать, что в политическом лексиконе христианских наблюдателей не было понятий для адекватного описания монгольского принципа толерантности. Нет их и сегодня. Взгляд на ильханов с позиции того или иного религиозного сообщества продлевает жизнь мифам заинтересованных групп и обесценивает монгольский опыт.