Хаос

Его темные брови плотно сдвинуты в мою сторону, когда ближайшая занавеска распахивается, и Джоэль избавляет меня от необходимости объясняться дальше.

— Какого черта ты тут орешь?

Рваные джинсы Шона покрываются красными пятнами, когда он проводит по ним большим пальцем.

— Ничего. Я прикусил губу.

Еще одна ложь. Она так легко слетает с его языка, что у меня закипает кровь.

— Ла-а-адно… — Джоэль смотрит туда-сюда между нами — то на Шона, уставившегося на призрак, в которого я превратилась, то на меня, чувствующую на языке вкус его крови. — Чем вы тут занимаетесь, ребята?

— Очевидно, у нас еще одно тайное свидание, — легкомысленно отвечаю я, и Джоэль понятия не имеет, насколько я честна, когда отмахивается от меня.

— Ха-ха. А если серьезно?

— Гадаем, куда подевался Водила, — отвечает за меня Шон, но я уже ухожу от его лживого языка в заднюю часть автобуса.

В ванной комнате моя спина скользит вниз по закрытой двери, пока задница не падает на пол, и земля перестает уходить у меня из-под ног.

Жалкая.

Доступная.

Шон бросил меня, после того как использовал шесть лет назад, а теперь? Наше последнее шоу состоится завтра вечером. Еще один день в туре… и что потом? Мы когда-нибудь всем расскажем? Он сказал, что расскажем, но никогда не говорил, когда именно, а даже если бы и сказал, это не имело бы значения.

Потому что Шон много чего наговорил. И все, что он не сказал, было так же значимо.

— Знаешь, я была влюблена в тебя в школе.

— Неужели? — спросил он.

Это была одна из тысячи лжи, оставшихся невысказанными. Одна из тысячи, и я влюблялась в каждую из них.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Просыпаться на следующее утро после того, как с моих глаз сдернули вуаль — это дежавю, но не то дежавю, напоминающее мне о вчерашнем пробуждении в новом городе, или позавчерашнем, или за день до этого. Это дежавю, которое переносит меня в лето после моего первого года в старшей школе, в другое утро после него. Тогда я рыдала в подушку. Теперь же скорее выколю себе глаза.

Откатываюсь от металлической стенки автобуса и смотрю сквозь бледные лучи солнца, отделяющие меня от Шона. Он повернут ко мне лицом, как будто наблюдает за тем, как я сплю, и его лицо выглядит умиротворенным. Красивым. Обманчивым. Его черные волосы спутались на подушке, на подбородке тень щетины, а темные ресницы рассыпались веером по щекам. Прошлой ночью было почти невозможно заснуть с ним прямо через проход, пока автобус перевозил нас в новый город. Часть меня хотела переползти через невыносимое пространство, разделяющее нас, и целовать его, пока не забуду обо всем, что он говорил, и обо всем, чего он не сказал.

Но еще больше мне хотелось ударить его по лицу, а потом задушить подушкой.

Я заснула злой, проснулась злой и, натянув свежую одежду, выхожу из автобуса все ещё злой. Водила несколько часов назад припарковался на новой стоянке, и с солнцем, заглядывающим в окна, я знаю, что Шон скоро проснется. Он будет ждать, что я встречу его на кухне до того, как все остальные проснутся, как я делала каждое утро слишком много раз, и, может быть, захочет закончить то, что мы начали на крыше отеля Вэна. Или, возможно, захочет спросить меня, почему прошлой ночью я превратилась в зомби, впившись в его лицо, но в любом случае, надеюсь, он будет чувствовать себя таким же потерянным, как и я, когда поймет, что я давно ушла.

Квартал за кварталом, переход за переходом, преодолеваю в своих армейских ботинках расстояние, в котором я так отчаянно нуждаюсь. Город гудит от людей, направляющихся на свою повседневную работу, одетых в костюмы и официальную одежду, резко контрастируя с моими рваными джинсами, футболкой с группой и черно-фиолетовыми волосами. Я даже не знаю, куда иду — главное, подальше от Шона. Потому что рядом с ним я не могу думать. Кончится тем, что я либо поцелую его, либо откушу ему гребаную губу, или и то, и другое.

Когда мой телефон жужжит, и на экране появляется лицо Шона, я не замедляю шаг. Не останавливаюсь. Вместо этого бросаю несколько отборных проклятий в его лицо, прежде чем заставить его исчезнуть. Открываю контакты в телефоне. Мой большой палец зависает над одним из них и в конце концов я делаю звонок.

— Привет, — отвечает Кэл, звук его голоса снимает невидимую тяжесть с моей груди.

Делаю глубокий вдох и произношу три слова, которые он, наверное, до смерти хотел услышать.

— Ты был прав. — Мой голос тверд и достаточно громок, чтобы сделать признание реальным даже для моих собственных ушей.

— Конечно, я был прав, — соглашается Кэл. — О чем мы говорим?

— Шон-засранец.

— Ла-а-адно…

— Он помнит.

Прижав телефон к уху, я жду, что Кэл обругает Шона, или тыкнем меня в это носом, или скажет что-нибудь, но мой близнец молчит так долго, что я в конце концов убираю телефон от уха, чтобы убедиться, что звонок не сброшен.

— Эй? — Я возвращаю телефон обратно к уху.

— Прости… Что он помнит?

— Все.

— В смысле… помнит тебя из старшей школы?

Мое сердце сжимается в груди, рассыпаясь на миллион зазубренных кусочков, которые никогда не будут собраны вместе.