Хаос

— Кэл, крикни еще раз, и твой нос разобьют по-настоящему, — рявкает Мэйсон из своей комнаты, и на этот раз мы с Кэлом оба замолкаем. Но когда Брайс подмигивает мне и исчезает, я понимаю, что ничего хорошего не произойдет.

Брайс превращается в безумного барабанщика, такого же, как Майк, когда неистово стучит в только что закрывшуюся дверь Мэйсона, и возмездие находит его, когда он поскальзывается на полу, пытаясь сбежать вниз по лестнице. Мэйсон набрасывается на него двумя секундами позже, и к тому времени, как мы с Кэлом спускаемся по лестнице, чтобы добраться до завтрака, который моя мама накрывает на стол, Брайс — стонущая, избитая кучка на полу. Мы осторожно переступаем через него и занимаем места, которые занимали с тех пор, как стали достаточно взрослыми, чтобы не пользоваться высокими детскими стульями.

Утро заполнено допросом от мамы, и я предполагаю, что именно у неё мои братья научились этому. Почему я солгала о группе, в которой играю? Потому что я знала, что мои братья слишком остро отреагируют. Почему никому не рассказывала об этой поездке? Потому что знала, что мои братья слишком остро отреагируют. Почему я не рассказала ей о поездке?.. Потому что я плохая дочь, и мне очень жаль.

Встретила ли я кого-нибудь особенного, пока была в отъезде? Кто-нибудь из мальчиков в группе симпатичный? Нравится ли мне кто-нибудь из них?

Нет. Нет. Даже через миллион лет нет.

Я лгу, стиснув зубы, и если она что-то и понимает, то ничего не говорит. Мои братья высказывают комментарии после каждого вопроса и ответа, и в конце концов мой отец откладывает свою ежедневную газету и говорит всем, чтобы дали мне возможность спокойно поесть.

— Ты хоть повеселилась, котенок? — спрашивает он, и я заставляю себя улыбнуться ему, и улыбка, в конце концов, становится искренней.

Тур был незабываемым. Я никогда не забуду плохих моментов, но и хороших тоже никогда не забуду. Всегда буду помнить шоу, поклонников, друзей, которых завела. Я никогда не забуду, каким безумием было выступать открытием для Cutting the Line или какими нелепыми были фанатки по сравнению с фанатками парней. Навсегда запомню, как надрала Майку задницу в Call of Duty, или ночи, проведенные с остальными парнями за шотами. Часть меня скучала по моим братьям дома, но другая часть уже скучает по тем, кого я получила в туре.

— Да, папа, так и было.

— Ну, тогда хорошо. А теперь ешь свои яйца. Ты становишься слишком тощей.

Я заканчиваю завтрак, думая о Майке, Джоэле, Адаме. И хотя стараюсь этого не делать, думаю о Шоне. Мамин кофе на вкус совсем не такой, как у него, и я ловлю себя на том, что гадаю, что он делает, пока пью его. Я проверяю свой телефон один, два, миллион раз, и в течение дня Кэл отражает каждое мое движение. Он ничего не слышал от Лэти, а я ничего от Шона, и пока часовая стрелка на часах отсчитывает — час, два, три, четыре — я печатаю миллион сообщений, которые никогда не отправляю.

Не приходи сегодня.

Ты все еще планируешь прийти сегодня вечером?

Что значит «Прости за все»?

Почему ты не хотел, чтобы кто-нибудь знал о нас?

Что, черт возьми, значит «все»?

Я ненавижу тебя.

Пожалуйста, не приходи сегодня.

Я любила тебя.

Я не хотела этого.

С пяти до шести я набираю два слова и наконец нажимаю «отправить».

Я:Не приходи.

Но в 18:02 раздается звонок в дверь, и мое сердце словно проваливается сквозь доски пола под ногами. Райан открывает дверь, и я позволяю звуку голосов увлечь меня в фойе.

Взгляд Шона находит мой на другом конце комнаты, не давая понять, прочитал он мое сообщение или нет. Его футболка не поношенная, джинсы не порваны. Он выглядит… мило. Боже, очень мило. Он выглядит как человек, которого я могла бы привести домой, чтобы познакомить с мамой и папой.

Лучше бы кто-нибудь захлопнул дверь у него перед носом.

— Это они? — спрашивает мама из-за моей спины, и я молча прижимаюсь к стене, чтобы дать ей пройти. Остальная часть группы пробирается в мой дом, все выглядят одинаково презентабельно — все, кроме светлого ирокеза Джоэля и черных ногтей Адама, рваных джинсов, стопок браслетов и… хорошо… да, Адам, вероятно, появится на похоронах своей собственной бабушки, одетый в то же самое.

Шон первым представляется и протягивает руку, но мама не обращает на это внимания и вместо этого притягивает его к себе, чтобы обнять. Он обнимает ее в ответ, его взгляд встречается с моим через ее плечо. Я не знаю, хочет ли он поговорить со мной из-за сообщений, которые я не посылала, или из-за сообщения, которое я отправила, но в любом случае, я смотрю на свои носки, чтобы снова не поддаться чарам в его глазах.

— А ты, должно быть, Адам, — говорит мама, проходя через каждого участника группы одного за другим.