Хаос: Наследник Ведьмы (СИ)

— Давайте уже закончим с этим неловким приветствием, а? — она же и начинает говорить снова, пытаясь прекратить все мирно. — У нас есть дела поважнее, чем стоять в коридоре и обмениваться неловкими фразами.

— Ты как всегда права, дочка. — мне только кажется, или с ней он говорит холоднее и отрывистей, чем с Лорелом-Хароном? Да, наверное, просто кажется.

Тем более, что уже в следующий момент царь Смерть разворачивается, подхватывает сопротивляющуюся такому обращению дочь под локоть и уходит на кухню, оставляя нас с Лорелом один на один. На прощание он разворачивается к нам в пол-оборота и слегка ухмыляется, как бы подбадривая. Но его поддержка не очень помогает. Мы молчим и после того, как Смерть и Селина исчезают на кухне.

— Ну… Пойдем тоже? — я не могу теперь говорить с ним так, как это было прежде. Ощущение такое, будто мы с Лорелом… Нет, Хароном, когда-нибудь я к этому точно привыкну… В общем, меня одолевает вполне закономерное ощущение того, что я совсем не знаю этого человека. А потому и тема разговора не подбирается — я не понимаю, что могу сказать тому, кто оказался мне совершенно не знаком.

— Да, пойдем. — он не смотрит на меня. Похоже, чувствует он себя так же, как и я.

Вчера мы примирились. Вчера мы обнимались. Но уже сегодня тонкая нить отношений, не ставшая снова крепкой, натянулась. Несмотря на то, что я кое-как запрятал гнев внутри себя, а Лорел объяснил все, что привело его в Сван Вейли, на то, чтобы сделать жизнь как прежде уйдет немало времени.

Нельзя за одну ночь полностью восстановить наши с Хароном отношения после того, что вчера произошло. Даже после разговора по душам. И я это понимаю.

Пора перестать тонуть в бесполезных, ни к чему не ведущих мыслях. Надо просто взять себя в руки и пойти на кухню — узнать, что от нас с Хароном хочет Смерть и почему это настолько важно, что он пришел в дом могильщика лично.

Я выдергиваю себя из оцепенения и делаю первый шаг назад. Лорел вздрагивает, как будто тоже выныривает из пучины размышлений. Глаза его затуманиваются, а губы подрагивают — я вижу это, пока разворачиваюсь. Уйти достойно трудно. Ноги плохо слушаются, сердце просится на волю. Но я выпрямляю спину, развожу плечи, чуть вздергиваю голову и иду — медленно, широким шагом, стараясь не выдать истинного волнения. Харон семенит за мной, и его неуверенные шаги шарканьем отдаются у меня в голове

Когда мы с артеком заходим на кухню, оказывается, что оба стула уже заняты. На моем сидит Селина, закинув ногу на ногу. Благо хоть длинная юбка все скрывает, не хватало мне еще от вздорной артек получить по макушке за непреднамеренное подглядывание. На стуле Лорела расположился Смерть, прямая спина и уверенный взгляд которого совсем отличались от затравленного вида его сына.

Что ж, постоять у столешницы тоже можно. Тем более, я весь день просидел с Гейлом на одном месте. Постою уж, не развалюсь.

— Перед тем как рассказывать о том, что мы решили на совете артеков, я хочу спросить… — Смерть смотрит только на меня, и серьезный взгляд его глаз пробирает до костей. Я опираюсь на столешницу рядом с Хароном. Вся наигранная уверенность уходит. — Вы рассказывали Мортему легенду о Хаосе?

— Нет, папа, мы не успели. — Селина отвечает прежде, чем Харон успевает хотя бы раскрыть рот. Непонятная мне самодовольная улыбка появляется на ее губах, когда Смерть медленно кивает.

— Что ж, тогда наш разговор чуть затянется. — невозмутимость старшего артека никуда не девается. Ни мышцы не дергается на лице. — Попрошу расположиться поудобнее, эта легенда довольно продолжительная.

— Нам вполне удобно. Правда, Харон? — я смотрю на него, пытаясь наконец перебороть себя и начать проклятый разговор. Надо восстанавливать эту чертову нить отношений, пока я ее не упустил из рук. Избегание и самоуверенность лучше не сделают.

— Да, вполне. — он задумчиво смотрит в пол и не сдвигается, даже когда я чуть приближаюсь к нему.

О чем он думает? Что за мысли крутятся в его голове? Что знает он, чего не знаю я? Почему я никак не могу простить его и примириться, хотя уже знаю все?

Но задаваться этими вопросами серьезнее времени уже не остается.