Хаос в школе Прескотт (ЛП)

— Еще не приехали, — Вик тушит сигарету о металлическую пепельницу, а затем тянется к моему запястью, дергая к себе на колени. Из моего рта вырывается сбитый звук, и пламя накатывающими волнами рвется из меня наружу словно сладко вещая, что сначала будет немного больно, зато потом станет ох-как-хорошо. А потом оно снова так разговорится, что я онемею и больше никогда ничего не смогу почувствовать. Он смотрит на заросшие кусты, создающие своеобразный забор вокруг участка. Всю неделю он был чертовски расстроен и взбешен, что бы там ни произошло в понедельник.

Но когда Виктор Чаннинг говорит «позже», становится очевидно, что именно он решает, когда рассказать, что произошло в офисе Директора Вана.

— Вы всегда собираетесь по пятницам? — спрашиваю я, и он пожимает плечами, мышцы перекатываются, как в отложенный двигатель, он готов бороться в любой момент. Я узнаю эту бдительность в нем, готовность к чему-то даже когда он отдыхает, потому что во мне это тоже есть. Глубоко внутри меня живет дикая кошка, она ждёт того момента, когда сможет выпустить коготки, показать клыки, зная, что ей в любом случае придется это сделать, ведь мир жесток, так жесток. Один неверный шаг, одно неправильное действие, и все разрушится.

— Мы делаем это годами, помогает держаться вместе. Большую часть работы мы выполняем на выходных, так что, — Виктор оборачивается, чтобы посмотреть на меня, и ветер треплет его волосы, заставляя мое сердце делать странные вещи внутри моей груди. — Где твоя сестра?

Я напрягаюсь. Мы толком не говорили о Хизер, о том, что она значит для меня или о том, на что я готова пойти, лишь бы защитить ее. Мне почему-то кажется, что Виктор уже знает. Тянусь к нему, проведя пальцем вдоль его ярко выраженной челюсти, просто чтобы проверить, позволит ли он мне. Я никогда не видела его с девушкой, но, очевидно, что они у него были. Целое множество. Что-то темное бушует внутри меня, и я сдерживаю эмоции, чтобы они не показали свои уродливые головы.

— У друзей. Но, честно говоря, друзей, которые могли бы принять ее у тебя, становится все меньше, — наружу вырывается сухой смех, и я провожу ладонью по лицу. Устала. Чертовски устала. Но такова моя жизнь. Такое ощущение, что я не спала должным образом уже долгие годы. Те две ночи у Арона были похожи на сон, почти болезненное напоминание о том, что мне нечасто представляется возможность как следует отдохнуть, даже когда я пытаюсь довольствоваться коротким незначительным сном. — А моя мать, Памела, не любит, когда нас подолгу нет. В конце концов, она из-за этого взбесится.

Вик усмехается, но звук совсем сухой, похож на злобный смех. Лишенный юмора. Он зажигает еще одну сигарету и держит ее меж пальцев. Сегодня какая-то сучка наорала на него за то, что он курил перед зданием школы. Он сверкнул своими белоснежными зубами, приказал ей закончить свою анти-курящую кампанию, а затем кинул бычок в ее модный внедорожник, прожигая кожу.

Та наехала на него, откинув свою газировку куда-то в сторону, пока пыталась спасти свою дорогую обивку.

— «Подсластитель, который находится в том, что ты пьешь, является известным канцерогеном. Который, вероятно, убьет тебя раньше, чем мои сигареты, но я же не запихиваю их тебе в рот. Иди трахни кого-нибудь и хорошего дня».

Он вроде был в настроении.

Мне это почти нравится. Почти.

— Позволь мне было честным с тобой, Берн, — превращая мое имя во что-то иноязычное, горячее. По телу пробегает дрожь. — Я не боюсь Памелу Пенс, — Вик произносит ее имя так, словно это просто налет на языке. — Она может беситься, сколько влезет, мне, черт возьми, плевать на это.

— Я боюсь не ее, — произношу я. Ложь. Какая-то маленькая часть меня, спрятавшаяся в темноте, всегда будет бояться мою мать, навсегда останется той маленькой плачущей девочкой, потому что ногти ее матери слишком глубоко впиваются в кожу. «Сядь на колени к папочке», — командовала она, каждый раз, когда я находила в себе немного силы, чтобы противостоять ей. «— Он не мой папочка», — кричала я в ответ, но все бестолку, ведь в конце концов я все равно оказывалась у него на коленях — извращенца, чьи прикосновения задерживались слишком надолго, и улыбка была чересчур глубокой.

Мое дыхание сбилось, и Вик это заметил.

Он, блять, все замечает.

— Тот коп, — произносит он ровным голосом.

Я киваю.

Какое-то время мы сидим в тишине, и я смотрю над его плечом в сторону дома, ища любые признаки нахождения здесь его отца. Этот мужик пугает меня до чертиков. Почему Вик остаётся здесь, находится за гранью моего понимания.

Решаю спросить.

Ведь между Хавок нет секретов, так ведь?

Это все херня, безусловно, но, если они играют только по своим правилам, мне это подходит.