Хаос. Закон. Свобода. Беседы о смысла

Это приводит нас к пониманию того, что мне кажется очень важным: красота – это, безусловно, субъективный опыт, но субъективный опыт того, что объективно реально и истинно. Здесь, если можно, я замечу в скобках, что как только мы говорим об опыте, каким бы он ни был, будь то познание или физическое переживание, ощущение или что-либо еще, мы имеем в виду нечто субъективное, потому что это происходит с одним из нас. Если я открою или познаю абстрактную истину математики, физики, биологии, музыки, танца, живописи, скульптуры – до тех пор, пока объект остается только лишь объектом и ничем иным, – этот опыт не будет принадлежать мне. Но как только я опытно познаю объект, этот опыт становится субъективным. И в этом смысле столь часто встречающееся пренебрежение к слову «субъективный» – как будто это что-то замкнутое на себе, рожденное внутри человека вне связи с чем-либо объективным – неверно. Ничто объективное нельзя воспринять, пока оно не станет субъективным опытом. И в этом смысле – здесь скобка закрывается – каким бы субъективным ни было переживание красоты, прежде всего, в нем есть элемент универсальности. Даже если картина, или статуя, или какое-нибудь другое произведение создано одним человеком и воспринято только одним человеком, это произведение уже имеет смысл, потому что оно передало заложенное в него значение кому-то еще.

Я помню, как обсуждал абстрактное искусство с Ланским, одним из русских абстракционистов, работавших в Париже. Он видел абстрактное искусство как язык, на котором говорит только один человек, а понимают его, вероятно, четверо-пятеро, в зависимости от степени абстракции и уникальности формы выражения. Но даже воспринимая искусство так, вы все же этим признаете, что между автором и зрителем есть связь в виде смысла и понимания. Если бы смысла не было, зритель смотрел бы на поверхность и не видел бы ничего, кроме поверхности, покрытой красками, ничего, что позволило бы говорить о красоте. Потому что если мы говорим о красоте, значит, то, что мы наблюдаем, несет для нас какой-то смысл.

Итак, мы приходим к тому, что и с точки зрения христианства, и с точки зрения других религий (как-то один индиец, хранитель Бостонского музея, говорил мне примерно то же самое) подлинное значение искусства не в чувственном удовлетворении, а в передаче смысла. И как мы видим на примере учения Платона, Упанишад и огромного опыта творческих и восприимчивых людей, красота – это притягательная сторона истины. Красота – это и есть истина, доходящая до нас определенным образом. Говоря о красоте пейзажа, можно забыть или не обратить внимания на то, что она открывается нам, потому что мы видим в пейзаже смысл. Я имею в виду не умственный смысл, не тот, над которым мы можем размышлять, говоря «так вот что это значит», словно мы переводим слово с одного языка на другой, а тот смысл, что несет, что являет в себе тайну жизни.

В математике совпадение красоты и истины абсолютно, то есть в одном лишь акте восприятия можно одновременно прочесть формулу, понять ее значение, увидеть направление ее перспективы и восхититься ею. Восторженный возглас и созерцательное, изумленное молчание полностью совпадают. Примерно в одном ряду с математикой (с точки зрения взаимосвязи между истиной и красотой, смыслом и запредельностью) стоит, на мой взгляд, притча.

Наше восприятие притчи искажено, потому что мы слишком часто видим в ней исключительно иллюстрацию, помогающую понять некое утверждение. И действительно, читая множество «притч», которые на протяжении многих лет придумывали учителя, чтобы объяснить что-то, мы видим, что часто притчи сводятся к следующему: слишком абстрактная истина, слишком трудная для понимания формулировка облекается в образ. Однако это не первоначальное и не единственное значение притчи. Я прошу прощения, если кому-то не по вкусу столь частые обращения к математике, однако есть такое математическое понятие, как парабола[19]. Если бы здесь была доска, я бы вам нарисовал параболу, а так попытаюсь описать ее на словах. Если взять окружность, у нее, как вы, наверное, знаете, есть центр. Если она не нарисована на бумаге, а сделана из гибкого материала, например металла, то при сдавливании окружность изменит форму, вытянется, и в ней появятся два центра, которые называются фокусами эллипса.

Если же нажать достаточно сильно, фигура сломается. При этом происходит следующее. У вас была окружность с центром, затем в результате сжатия появились две окружности, все еще связанные друг с другом, и, соответственно, два центра. При разломе получится одна полуокружность со своим центром и двумя линиями, уходящими в бесконечность.