Хардкор

П. Ф. Да, конечно. Тушино было знаменито не своими заводами, а людьми, дарившими веселье своим внешним видом и поведением. Их было немало: Вася Тушинский, Скобей, Манэ, Саша Король, Дыня, Фриц. И когда все собирались вместе, прямо на улицах проходили костюмированные шоу, мимо которых часто курсировал на мотоцикле Рустам, одетый в кожаную куртку практически голубого цвета. Кстати, кож и мотоциклов на тот период было очень мало, всего четыре человека, не более, и все «утюги» откровенно завидовали обладателям этих атрибутов. Причем отношения рокеров к кожаным курткам было подобно тому, как на данный момент члены байкерских клубов относятся к жилеткам с «цветами». Утрата или потеря таковой была немыслима… Рустам, который был повзрослее нас всех и работал мясником, был знаменит еще тем, что его супруга Света ходила с ирокезом. Но более поразительным фактом было то, что их дети росли в мотоциклетной коляске вместо типичных обывательских кроваток. Другим мотоциклистом-одиночкой был Леша ЦРУ, который хотя и тяготел к панковскому стилю, но все время копался в каком-нибудь мотоцикле. Рядом по соседству проходили какие-то квартирные тусовки Леши Китайца и Лаврика. Несколько особняком стояли музыкальные тусовки Димы Якомульского. В Тушино репетировали «Круиз» и «Араке». Все эти тусы объединялись по особым критериям, и обмен разносторонней информацией был постоянным. Но самое главное, что объединяло всех, был неписаный кодекс уличного поведения и желание избавиться от советских комплексов, которые в виде лозунгов и табличек были развешаны повсеместно и часто являлись объектом глумежа и насмешек. Причем внешний вид являлся определяющим фактором свой-чужой, потому как не каждый гражданин того периода мог заявить протест не болтовней, а радикальным внешним видом, выстриженными или волосатыми прическами и асоциальным поведением. Домашние посиделки тоже были оформлены в рамках переосмысленной информации, попадающей со страниц журналов. Очень популярно было переснимать фотографии, увеличивать до плакатных размеров и уклеивать ими стены среди сталактитов из винила или стопок аудиозаписей. Другими словами, я попал в уже сложившуюся среду со своими законами и индустрией, разительно отличающейся от официальной.

Причем именно индустрия уже была отлажена. Отдельной тусовкой стояли «утюги», у которых можно было набраться вещей, и отдельной колонной шли неформалы, скрывающиеся в подмосковных лесах на филофонических толпах. Я уже сейчас и не припомню, кто меня подбил посетить сие действо, может, Леша Фролов, а может, «киссоман» Мариевский, но как раз плакатная тема и подобие подростковой предприимчивости привели меня на платформу, где я впервые увидел неформалов уже в иных количествах и удивился. Причем все это умилительно шифровалось и работала «цыганская почта», но выглядели-то эти люди совсем не по-советски, и скрывать подобные сборы было по крайней мере наивно. Одно дело, когда один или два металлиста или панка, а здесь – целые толпы, явно загруженные непонятно чем, удалялись на электричках в неизвестном направлении…

М. Б. Конспирология не работала; торговля и обсуждение происходили уже в поездах. Вещи вещами, но главными были все-таки не музыка и, как бы теперь сказали, мерчендайзинг, а именно дух свободы и его открытая демонстрация. Конечно, все это базировалось на общих положениях, которые вслух не озвучивались, но подразумевались сами собой. Изначально человек, соприкоснувшись с неприятными для себя вещами, устраивал переоценку прежде всего собственной системы ценностей, которая занимала где-то промежуточное состояние между жесткой уличной советской субкультурой и мирком утюжьего предпринимательства. Формировался вполне определенный личный кодекс поведения, основанный на смеси жесткого, но ироничного отрыва, предприимчивости и артистизма; уже потом, при слиянии с себе подобными, эта система ценностей шлифовалась сообща, оснащалась передовой модной информацией и в таком виде выставлялась на общественное обсуждение и заведомое порицание.