Харикл. Арахнея

Сосил ходил взад и вперёд по комнате. Мало-помалу дерзость к нему возвращалась. Хотя второе завещание и было неприятной помехой его планам, но тем не менее он имел ещё возможность оспаривать его в судебном порядке и мог надеяться выиграть дело. Вскоре пришёл Менекл с остальными свидетелями и передал завещание. Надпись и печать были найдены также совершенно правильными, а содержание, за исключением двух имён, было буквально то же. В конце находилась приписка, в которой говорилось, что совершенно такое же завещание хранится у Сосила Пирейца. За чтением последовали страшная ссора, брань и взаимные обвинения. Сосил сказал, что второе завещание подложно, и ушёл, объявив, что будет доказывать свои права перед судом.

Наступил день похорон. В самом доме и вокруг него собралось ещё до рассвета множество народа, как участников, так и просто любопытных; одни пришли, чтобы присоединиться к погребальному шествию, другие только для того, чтобы поглазеть на богатые похороны.

Ещё накануне, когда покойник лежал на парадном, великолепно убранном ложе, в дом пришло немало людей, которые никогда прежде не бывали там. Многие, которым очень хотелось показать своё, хоть и отдалённое, родство с покойником, облеклись немедленно в траурные одежды, сделав это тем поспешнее, что по городу уже успел распространиться слух о предстоявшем споре о наследстве, и, следовательно, открывалась возможность половить рыбу в мутной воде. Харикла не было в числе посетителей, не смотря на то что его тянуло туда более, чем кого-либо другого. От него не ускользнуло то впечатление, которое произвело последний раз на Клеобулу его неожиданное появление, и он находил, что ему не следовало своим появлением теперь смущать её при исполнении ею обязанностей относительно покойного. Но он считал своим долгом проводить покойника до места погребения. Софил, чувствовавший удивительную симпатию к молодому человеку, сам пригласил его. Он был у него несколько раз и, как казалось, не без намерения рассказал ему, какой опасности подвергается Клеобула вследствие завещания, которое, по его мнению, было, без сомнения, подложно. Это обстоятельство беспокоило Харикла, пожалуй, ещё более, чем самого Софила. Конечно, для него должно было быть всё равно, как ни решится дело. Ведь если обман и будет открыт, то Клеобула станет женою Софила; да к тому же он часто повторял себе, что даже при самом счастливом обороте дела ему, в его года и в его положении, было бы неприлично жениться на вдове с таким громадным состоянием. Но, несмотря на всё это, ему было ужасно больно думать, что это прелестное создание будет во власти человека, которого по всему, что он слышал о нём, он принуждён был считать негодяем. В доме Поликла он видел Сосила только мельком, и потому ему ещё более хотелось присутствовать на похоронах, на которых он должен был встретиться с ним.

Итак, он отправился утром к дому, но не вошёл в него, а остался у двери с намерением присоединиться к Софилу, как только он выйдет оттуда.

Процессия двинулась ещё до восхода солнца. Впереди, по карийскому обычаю, раздавались жалобные звуки флейт; затем шли друзья умершего и все участвовавшие в шествии мужчины. За ними отпущенники несли ложе, на котором лежал, словно спящий, покойник в белой одежде, украшенный венками и покрытый пурпурным покрывалом, великолепие которого скрывалось совершенно под бесчисленным количеством венков и тэний. Рядом рабы несли сосуды с благовонными мазями и другие принадлежности погребения. За носилками шли женщины, и в их числе Клеобула, которую вела мать её.

Никогда ещё она не была столь прекрасна, никогда, быть может, не было видно так ясно, что свежий румянец её щёк не был обманчивым произведением кисти[119].

Скоро процессия дошла до сада, где был приготовлен костёр. Носилки были подняты и поставлены на костёр, в который были брошены также сосуды с благовонными мазями и прочее. Наполненный горючими материалами, костёр был подожжён пылающим факелом, и яркое пламя быстро охватило его, среди громкого плача и воплей присутствовавших. Клеобула проливала самые искренние слёзы. Нетвёрдыми шагами подошла она к пылающему костру, чтобы бросить в огонь сосуд с маслом, этот последний дар любви, и, вся поглощённая своим горем, не думала об опасности, которой подвергалась. Пламя относило ветром прямо на неё.

— Ради всех богов! — раздались голоса в толпе, но Харикл, забыв всё, бросился первый вперёд, потушил руками огонь, охвативший уже край её одежды и отвёл её обратно к спешившей навстречу ей матери.

Только немногие из провожавших остались до тех пор, пока был собран пепел и совершены остальные обряды; в числе этих немногих был и Харикл; когда останки были преданы земле и женщины простились со свежей могилой, тогда и он с Софилом отправились обратно в город. Они рассуждали о возможных последствиях злополучного завещания.