Харизма

Я описываю все как можно подробнее, а мама стоит рядом и бледнеет все сильнее с каждой новой деталью моей истории. Когда я описываю, как эти жуткие типы силой брали у меня кровь, мне становится страшно, что она упадет в обморок.

– Я в порядке, правда.

Капельница творит чудеса. Я больше не чувствую сухость во рту, и у меня появляется все больше энергии.

Полицейский наконец удаляется, и я снова обнимаю маму. Доктор Калдикотт возвращается и сообщает мне, что состояние Шейна слишком серьезно, и посещать его могут только ближайшие родственники. Я думаю, что меня уже тоже можно причислить к их числу, но врачи смотрят на это иначе.

Еще доктор Калдикотт говорит, что она оставит меня под наблюдением до утра. Возражения не принимаются.

Медсестра отвозит меня в палату несколькими этажами выше, где мне наконец предоставляется возможность избавиться от своего изорванного платья и обтереться губкой, прежде чем одеться в больничную пижаму, которая кажется мне роскошью.

Я говорю маме:

– Мне и правда нужно увидеть Шейна.

Она глубоко вздыхает и обнимает меня.

– Извини, дорогая. Пока ты была в ванной, доктор Калдикотт зашла и сказала, что он впал в кому.

Мне кажется, что моя грудная клетка сейчас взорвется. Поверить не могу, что генная терапия так стремительно изменила состояние Шейна. В конце концов, я почти убедила себя, что нам досталась не такая смертельная версия «харизмы». Может, его здоровье подкосила травма, которую нанесли ему эти козлы, укравшие его кровь. Если их когда-нибудь поймают, я буду их душить, пока их главарь не лишится своего вкрадчивого голоса.

Мама пытается успокоить меня, но все, чего мне хочется – забраться под одеяло. Через некоторое время она оставляет меня, я отключаюсь на несколько часов, и мне снятся сны, в которых меня крепко держат и тыкают иголками.

Утром мама передает мне сменную одежду, которую она подобрала для меня. Я осторожно принимаю душ, позволяя горячему пару проникнуть в каждую пору моего тела, и лишь потом вытираю раскрасневшуюся кожу.

После того как я привожу себя в порядок, возвращается полицейский вместе с целым набором фотографий с мероприятия. Он просит меня указать тех, кто выглядит подозрительно, и я тут же обращаю внимание на парня, который стрелял в меня злобными взглядами. Полисмен благодарит меня и уходит.

Когда мы заканчиваем с этим, доктор Калдикотт выпускает меня из больницы, повторив те же предупреждения. Разумеется, я не говорю ни слова про свой свист в ушах. И после того как я еще раз упрашиваю ее дать мне встретиться с Шейном, она разрешает мне зайти к нему на минуту.

В отделении интенсивной терапии вокруг него стоят любящие родственники с опухшими от слез глазами. Шейн, который всегда выглядел так внушительно, кажется маленьким из-за груды оборудования, подсоединенного к нему.

Глотая слезы, я беру его за руку.

– Лучше бы тебе встать. Ты нужен «Шоу Шейна» и глупым девочкам. И мне.

Его лицо, которое я успела узнать так хорошо, не выражает ничего. Наверное, это самое ужасное – видеть черты лица, которые всегда были такими живыми, а теперь стали невыносимо неподвижны. Я убивать готова ради того, чтобы он хоть раз ухмыльнулся.

Медсестра говорит, что мне пора уходить.

Я говорю ей, что хочу увидеть остальных друзей. После торопливых переговоров с членами семьи, мне разрешают зайти ко всем, кроме Ксавьера, но только на пару секунд к каждому. Этих мгновений достаточно, чтобы болезненно напомнить мне о том, что все они по-прежнему блуждают где-то далеко отсюда.

Мама ведет нас по извилистым коридорам больницы на первый этаж, к парковке. Мы проезжаем мимо как минимум десятка новостных камер. Я скрючиваюсь на сиденье, чтобы меня не было видно в окно, и распрямляюсь только когда мы удаляемся от больницы.

По дороге мы заезжаем за Сэмми. Но когда мы приближаемся к дому, я думаю, что лучше бы мы подольше задержались у дяди и тети. Толпа репортеров в ожидании слоняется по нашему двору. Мама сигналит, чтобы они дали машине проехать. Они расступаются, но их камеры неотрывно смотрят в окна машины, когда мы проезжаем мимо.

Я сжимаюсь в смятении, и меня охватывает приступ паники. А точно ли все эти люди – настоящие репортеры? Что, если кто-то из них пришел сюда, чтобы снова украсть меня и выкачать остаток моей крови?

Темноволосый худой парень, телосложением похожий на того, что мы видели в лесу, кричит:

– Привет, Эйслин! Они поймали тех, кто вас похитил? А противоядие врачи нашли?

Я закрываю лицо руками и скрючиваюсь на сиденье. Заезжая в гараж, мама ведет машину рывками, отчего меня начинает мутить. Только когда дверь гаража с грохотом закрывается за нами, я осознаю, что все это время задерживала дыхание.

На кухне меня ожидают несколько подарков в красивой упаковке, лежащие на обеденном столе. Мама кладет руки мне на плечи:

– Понимаю, что это не очень подходящий момент, но с днем рождения, дорогая, – хоть и на день позже.

Я в сотый раз обнимаю ее.

– Ох, мам.

Сэмми тоже обнимает меня.

– Жаль, что в семнадцать тебе не разрешают ничего нового.

Недавно это меня все равно не остановило.