Одну лишь правду говорим,
И в сотню раз умнее будем,
Когда об этом умолчим.
Прошло дни два, – и три, – четыре,
А может быть и десять дней:
Утих Затей,
И всё в его утихло мире.
Затей по-прежнему в конурке
От утра до ночи сидел,
Коль скучно было, кушал булки,
А булок нет – хлеб чёрный ел.
Старуха же всё то творила,
Что добра мать в дому творит:
Прилежно за детьми ходила,
Старалася, чтоб муж был сыт,
Чтоб было чисто всё, опрятно,
Во всём хозяйство наблюдать:
О, как должно быть там приятно,
Где добрая такая мать!
Там нет ни свар, ни ссор, ни драки,
Любовь лишь там и тишина,
Там не грызутся, как собаки,
Где добрая живёт жена.
Хотя такие редки жёны,
Но можно их ещё сыскать:
Они блестят сквозь миллионы,
Легко их можно распознать.
Равно легко и ошибиться,
Шумиху золотом почесть,
Она как золото яснится,
Однако золото ли есть?..
Но полно, я опять с дороги
Большой в просёлочну иду,
Измучу только этим ноги,
А больше проку не найду!
Итак, оставим жён – к Утаю,
К его сестрице завернём,
Чудес мы множество найдём,
По крайней мере, так я чаю.
И впрямь, пока болтал пустое,
Мои герои подросли,
И чуть ли, чуть ли не были
Они повыше гуся вдвое.
Утай в особенности рос,
И в каждый час в такую меру,
На сколько вздёргивает нос
Надутый хватик Бекокос
(Что даже превышает веру!):
Здесь кой-что надо бы сказать
О носе сем, смотрящем в гору,
Но чтоб не всё уж отступать,
Скажу об нём в другую пору.
Сестра же Утка подрастала
Не так, как брат её Утай;
Но в день шестой такая стала,
Хоть под венец её давай!
Ах, не завидна ли, девицы,
Такая участь Утки сей:
Статна, невеста, краснолица,
Притом недели нету ей?
Все девушки, конечно, знают,
Что здесь бы я ещё сказал,
Когда бы их не почитал:
Мужчины сами пусть гадают.
Она казалась лет в пятнадцать,
И рость престала наконец,
Не рос и брат, и был лет в двадцать,
И впрямь прехватский молодец!
Глаза – как огнь в ночи светили.
Ногой – где ступит, там трещит.
Пред ним столетни дубы хилы:
Он их мизинцем повалит!
Херсон, Бова и Ерусланы,*
И все царевичи Иваны,
И даже Муромец Илья,
Пред ним вточь были то, что я!
Тобой вторую песнь кончаю,
Богиня костяна нога!
Тебя молю, к тебе взываю,
Седая бабушка Яга!
Снабди, всесильная, советом,
Руководи младым певцом,
Чтоб мой герой пред целым светом
В грязь не ударился лицом.*
___________
? Нет зла без добра! Не будь я тогда болен, – то вторая песнь Утая не имела бы приступа; а где нет приступа, там нет и окончания. Итак, госпожа горячка, я вам очень обязан за ваше тогдашнее милостивое посещение. Вы причина бытию второй песни, следовательно, и последующим; а посему и «Харьковскому Демокриту»; – ибо Утай был верным запасом и основанием, на котором вздумал я воздвигнуть сие Издание. Может быть, кто из читателей хочет здесь прибавить, что госпожа горячка есть также и причина теперешней его зевоты, а посему и хорошего сна: всё-таки добро, ибо кто хорошо спит, тот наслаждается первейшим благом сего мира, т.е. здоровьем, а кто хорошо и много спит, тот ещё имеет всё право на будущую награду! По словам известного латинского (а посему и справедливого) силлогизма: Qui bene bibit…*, только первое предложение должно превратить в Qui legit D...*, что и составит следующий, во всей форме Аристотелевский силлогизм:
Qui legit D...
Bene dormit,
Qui bene dormit, non peccat,
Qui non peccat, santus est;
Ergo, qui legit D... santus est.*
Итак, господа! ежели хотите быть блаженными, так разбирайте Демокрита!..
Мслвч.
*
_________________________
2
ОДА
С……..
Умолкни всё! – Внимай, вселенна!
А ты, о лира вдохновенна,
Звучи, – бряцай, греми, воспой:
Не тигра кровью обагренна –
Героев слава будь презренна,
Что рушат наш и всех покой!
?
Кого ж мой дух хвалить желает,
Кого он выше поставляет,
Чем витязи, богатыри,
Кому он зиждет алтари?
Не божество ль какое неба
Ты воспоёшь, питомец Феба?*
?
Да торжествует ныне свет!
Под песнь скачите, элементы!
Пляшите, харьковски студенты![1]
То мой приятель и сосед.
Его, его я воспеваю –
В число созвездий помещаю!
?
Хоть много ты творил чудес,
Но ты с своею кожей львиной,
С тяжёлой, грозною дубиной –
Пред ним ничто, мой Геркулес!
Ничто пред ним Персей, Язон:
Времён краса и диво он.
?
Какой же подвиг он свершил?
Он устрашил и борщ, и кашу,
И Вакхову священну чашу
Прехрабро с пуншем проглотил!
А больше тем восхитил музу,
Что метко попадает в лузу!
?
С……..! Здравствуй навсегда!
Геройствуй с кашей без вреда,
Да будет юный Вакх с тобою,
Да узришь граций ты с собою!
Се мой к тебе усердья глас,
Ты съешь его, как ананас.
1805 года. Нахимов.
*
____________________
3
О грации
Почтенны господа словесна факультета
О милой грации* ждут от меня ответа:
Божественный Платон,
Беати, Мендельзон,
И Сульцер, Монтескье, и Гагедорн, и Гомы,*
Писали толстые о сей богине томы,
Писали – но могли ль они её открыть?
Я в этом случае скажу, как Симонид:*
«Чем больше думаю о грации любезной,
Тем больше вижу я, что труд мой бесполезный».
О, грация, тебя лишь можно ощущать,
Но дерзновение тебя определять!
Чем, чем филологи тебя ни величали?
Тебе все имена приятны приписали:
Любезность, простота
И скромность, миловидность,
Пленительность и чистота,
Простосердечие, невинность....
И, словом, тысячу имён имела ты,