Харьковский Демокрит. 1816. № 4, апрель

«Если кто-нибудь думает, – говорит ещё Фонтенель, – что нельзя ни одеваться, ни приветствовать, ни говорить иначе, как по моде его отчизны; то мой совет, чтобы он путешествовал».

Прежде французский народ был изо всех народов самый ротозейный и насмешливый, потому что он менее других путешествовал. Его обычаи казались ему одни достойными похвалы, одни, которыми можно превозноситься.

В сем случае греки не лучше французов рассуждали. Всё, что было не по-гречески, казалось им варварским.

С одной стороны суетность, а с другой невежество, делают нас несправедливыми и злыми порицателями: человек наилучше воспитанный есть также и самый снисходительный.

Когда все дела управлялись острием меча, тогда оскорблённая честь алкала крови, и за неё сражались. Сей обычай был варварский, но должно было сообразоваться с оным.

Ныне дела решатся остротою ума, друг друга подсмеивают; и сей обычай забавнее, но не везде терпим.

Когда обедывали в два часа, то ужинали в десять. Вечеринки были тогда приятнейшею вещью в свете. Сей обычай был самый французский.

С того времени, как начали обедать в шесть часов, перестали ужинать и смеяться: но весёлость возвратится с ужинами.

Есть обыкновения, кои теряются во мраке времён и коих происхождение и причину напрасно было бы изыскивать. Таков есть обычай приветствовать снятием шляпы. Какое отношение между почтением и непокрытою головою? Восточные народы в подобном случае довольствуются положением руки на чело.

Есть и другие, кои кажутся быть отринуты здравым смыслом: таков есть обычай давать преимущество правой руке пред левою. Кроме того, что обе руки равномерно нам даны природою, справедливо ещё и то, что мы теряем нечто, не употребляя оных безразлично: ибо та рука, которая меньше служит, становится ленивее и слабее.

Есть ещё обыкновения, которые с первого взгляда кажутся нам странными, несправедливыми и тираническими; но коих мудрость легко познаётся по рассудительнейшем исследовании, и когда мы принимаем труд изыскать происхождение оных во нравах того времени, в какое они установлены.

Таков, между прочими, обычай, заставляющий мужа быть ответчиком и жертвою худого поведения своей жены. Сей обычай, бывший причиною толиких жалоб в судилищах, толикого числа дурных шуток в зрелищах и толиких злословий в обществах, не есть предрассудок, как о том говорят; это последствие, происходящее вместе от силы естественной, которою природа одарила мужчину для защищения и покровительства противу внешних нападений сопутницы его жизни и матери детей его; и от силы нравственной, каковою гражданские законы уполномочивают главу семейства управлять своим домом, удерживать жену в недрах своего семейства и остерегать её от опасности, могущей произойти от собственной её слабости, так как и от сетей, расставляемых для неё тщеславием, жеманством, праздностью и худым примером; научать её находить сладостные удовольствия в исполнении своих обязанностей. Муж, не радящий о жене своей, легко может лишиться оной. Сия потеря навлекает ему бесчестие, а сие бесчестие есть праведное наказание за его нерадивость.

В драме «Нанина»*, баронша говорит графу Ольбану:

«Тот глуп, кто над обычаем смеётся».

Граф отвечает ей брюзгливо:

«Для мудрых никакой обычай не ведётся».

Конечно, сей ответ неразумен, но Вольтер, будучи ревностным споборником системы, предполагавшей переплавить всё старинное общество, никогда не принимал на себя труда исследовать с важностью последствий предприятия, которое увлекало его, со многими другими, к разрушению всех обычаев.

Ничто так не соблазнительно в книгах, как картина золотого века, каковой некоторые экономико-политические писатели хотели возвратить на землю. Известно, чего нам стоило желание привести в событие мечты их воображения. Мы чрез печальный опыт уверились в опасности их правил касательно тщетности чинов, равенства, раздела земель, равновесия могущества и пр. Нельзя более обмануть нас в сем случае, и непозволительно испытывать.

Баронша не без причины призвала в помощь обычаи против неравного брака, могущего обесславить графа, не доставив ему того блаженства, которого он искал в оном. Неравные браки редко доставляли счастливые супружества, и те, кои для оправдания оных говорили, что благородство души гораздо лучше знатного происхождения, сделали ложное употребление из древней и всеми признанной истины.

Страсть, приводившая в заблуждение графа, извиняет его ответ, но не оправдывает оного. Мудрый не презирает ни в каком случае обычаев, установленных в его отчизне, утверждённых временем, и ещё того менее, когда оные одобрены здравым рассудком.

Обычаи, моды и обряды суть законы общества, от знания коих никак нельзя отрекаться, живучи в обществе. Честный человек не может быть рабом оных, но и того менее, их противником и порицателем.

«Должно повиноваться правилами обыкновений, – говорит Монтень,* – но не подчиняться оным, если они не суть те обязанность и служение, коим суть полезны. Жизнь общественная посвящена обрядам; моя, скрытая и частная, наслаждается всею свободою, дарованною нам от природы».

_____________________