Хармонт

Внезапно в неторопливые, сонно затухающие мысли вклинился звук, раздражающий и резкий. Это был не детский плач, с которым Ежи уже свыкся, это было что-то другое, и он, хотя очень не хотел открывать глаза, смертельно не хотел открывать глаза, поднял всё же голову и разлепил веки. Вот оно что, лениво думал Ежи, безучастно наблюдая за спешащим к нему покрытым бурой шерстью существом. Вот она, значит, какая, постойте, как же её зовут, простое у неё какое-то имя. Мария, пробилась сквозь дрёму память. Мария Шухарт.

- Мария, - прошептал Ежи, когда существо приблизилось. - Видишь, что творится, Мария…

Она сунулась перед ним на колени, схватила за руку. Ежи хмыкнул, услышав, как звякнули, коснувшись друг друга, два “рачьих глаза”.

- Как тебе они? - сказал Ежи, а возможно подумал лишь, что сказал. - Пришельцы, мать их. Они убили мою жену, понятно тебе? У меня была жена, ещё недавно, наверное, не самая лучшая, но я любил её. Впрочем, ты вряд ли поймёшь. Неважно, я любил её, но она оказалась чужой, тебе понятно? И когда эти твои дружки, мать их, устроили это всё, я пошёл её вытаскивать, скажешь, я идиот?

Ежи вдруг стало весело от собственного идиотизма, и он рассмеялся.

- Она умерла, - Ежи резко, будто ему заткнули рот, оборвал смех. - Взамен оставив мне двоих детей, вот этих. Но я, идиот, не сумел даже…

Он осёкся, тряхнул головой и оторопело уставился на пристально глядящую на него чёрными глазами без зрачков Марию Шухарт. Он вдруг почувствовал, как нечто изменилось, сильно изменилось, очень сильно, только несколько секунд не мог понять, что именно. А когда, наконец, понял, вскочил, ошеломлённо огляделся по сторонам и, подхватив детей, побежал вверх по склону вслед за скользящей в пяти шагах впереди Марией. От усталости не осталось и следа, энергия переполняла Ежи, распирала его, била в нём ключом. Он выбрался из карьера и, не сбавляя шага, помчался в сторону заходящего солнца. Оглянулся на ходу, хотел махнуть на прощанье рукой, вспомнил, что руки у него заняты, и понёсся дальше, безошибочно определяя, куда ставить ногу.

Тремя часами позже, перескочив границу Зоны, Ежи упал. Рухнул, умудрившись перевернуться в падении на спину так, чтобы не зашибить детей. Энергия, которой запитала его Мария, неуёмная неведомая энергия Зоны, разом иссякла. Он, задыхаясь, ловил воздух распяленным ртом. Потом кто-то в форме втолковывал ему что-то, орал и бранился, но Ежи так и не отдал ему младенцев, а лишь мычал неразборчиво и прижимал их к себе, даже когда его уже катили по больничному коридору.

Ян Квятковски, 47 лет, главный эксперт-консультант при хармонтском филиале Международного института внеземных культур

Стоя на льду в трёх футах от рассёкшей озеро пополам новой границы Зоны, Ян делал вид, что слушает разглагольствования полковника, и думал о том, почему филиал Института по-прежнему называется хармонтским, тогда как никакого Хармонта вот уже три месяца не существует.

- Вам всё понятно? - спросил полковник. - Задача ясна?

- Да-да, - рассеянно ответил Ян. - Ясна, конечно, чего уж там.

Полковник заговорил о важности поставленной перед экспертом задачи для всего человечества. Тогда Ян перестал думать, почему филиал не переименовали, и вместо этого задумался, для чего тут нужен полковник. А также генерал и дюжина чинов пониже, оккупировавших Институт и сующихся во все дырки, будто без них непременно наступит конец света, а с ними ещё неизвестно.

- Сверим часы, эксперт, - предложил полковник. - На моих десять тридцать две и восемнадцать секунд.

Ян поморщился.

- Послушайте, полковник, - досадливо проговорил он. - Скажите своим долдонам, чтобы тащили лодку, и ступайте себе. Те, кто идут в Зону, часы не сверяют. Вернусь, когда вернусь, ваше дело ждать.

Полковник посмотрел на Яна с неудовольствием, но смолчал. Он махнул рукой, и два красномордых то ли с мороза, то ли от возлияний лейтенанта волоком потащили от берега круглую надувную лодку, похожую на перевёрнутую шляпку гриба-волнушки, только без бахромы.

Ян пнул лодку ногой, взвесил на руке пластиковое весло и стал раздеваться. Красномордые лейтенанты синхронно поёжились - декабрьский мороз пробирал даже сквозь зимние шинели, ушанки и меховые рукавицы, а если смотреть на оголяющегося до трусов человека, пробирал вдвое шибче.