Харон

– Тосечка, даже в варварские времена, когда за наши невинные игрища вместо гонораров в валюте нас ожидал бы костер, а перед ним чрезвычайно неаппетитный процесс дознания, и тогда, прежде чем человека протыкать железками, спрашивали имя хотя бы.

– Олежек, не гони волну. О чем вы с Аланом говорили, что за слово – ли…? При чем тут волк?

– Не волк, Тосечка. Человек, способный превращаться в волка. Оборотень. Ликантроп.

– Профессор, вам действительно стоило бы поделиться с нами, что вы разнюхали такого, что вернулись, будто жабу проглотили? Опишите, а лучше дайте взглянуть нам самим. Приоткройтесь слегка, от вас не убудет. Мы не станем гоняться за неприличными образами вашего подсознания. За себя я – обещаю.

– Простите, не поверю, – кривовато улыбнувшись, сказал Олег. – Этого быть не может. Ты, Аланчик, не удержишься. А описать – пожалуй. Только он не ликантроп, он гораздо страшнее. Роман, а «второй», ты же на него все время настроен, «второй»… как?

– Да, – сказал Роман, Отрываясь от своего занятия чертить по скатерти. – «Второй» – тоже.

Марат Сергеевич пронзительно глянул на склоненную лобастую голову Романа. Как в прицел посмотрел.

Не успел он «проявиться», как его увесисто толкнули в спину. Возмущенный женский голос посоветовал не лезть внаглую. Михаил огляделся, еще чувствуя боль в левой стороне лица, которой прижимался к Тэнар-камню.

Вокруг была плотно протискивающаяся в коридорах меж тентами и лотками толпа. С неба валил мокрый снег, залепляя обилие развешанного и разложенного товара, откладываясь на полотнищах прозрачной пленки, которыми продавцы его укрывали.

Густая грязь под ногами. Из десятка мест несется разноголосая попса. Его опять толкнули, и он! включился в общее движение. В таких местах не толкают нарочно, надо только не выделяться из текущей массы.

«Забавно, никогда еще меня сразу в народ не выкидывало. А никто ничего и не заметил. Где умный человек прячет лист? В лесу. Где прячет камень? На морском берегу».

Он определился сразу: закругляющийся бок Центрального стадиона, что поднимался над головами и рамами с вещами, было трудно не узнать. Михаилу стало жарко в короткой очень теплой джинсовке со стриженой овчиной внутри, В карманах, ощущался бумажник, еще что-то, «сбруя» лямками лежала под курткой на плечах и спине, кобура упиралась в подмышку. Он подавил мальчишеское желание вытащить и посмотреть, чем его на этот раз одарили. Крупное что-то. Угостившая тычком дама попала точно в футляр, заложенный в тайник на спине. Шарфик белый – это как закон, иного нам вроде и не по чину.

– Витя, пойми, я видел, видел сам. Я там был, понимаешь?…

Михаил оглянулся на голос, показавшийся знакомым. Толпа вынесла его к ларькам напитков, за стоячим круглым столиком один молодой мужик что-то доказывал другому. Второй был одет поприличней, первый явно опускался. Между разгоряченными лицами – пустые и полупустые бутылки дешевого пива «Балтика», беленькая, в которой уж едва треть, немудреная и скудная закусь. По-старорежимному, на газетке, не в одноразовых аккуратных тарелочках с пластмассовыми ножами и вилками.

Все это Михаил рассмотрел, завернув к столику рядом. Раскрутил проволочку и вынул пробку из «Старопрамена», взятого, чтоб не выделяться. Прихлебывая, слушал.

– Там… этого не объяснишь. Там все другое. И – такое же. Я теперь хожу вот так, среди людей, и нарадоваться не могу. Надо побывать там, чтобы оценить. Сегодня вот – снег, грязь, а мне радость. С людьми незнакомыми знакомлюсь – радость. Там, знаешь, Витя, тоже люди, тоже мучаются, но совсем не то. У нас тут перспектива, а там… Знаешь, я какой раньше был космополит? Житель земного, шара, гражданин Вселенной! А вернулся, не поверишь, березку увидел – прослезился. Траву целовал, землю. Нашу, понимаешь, мою…

– Ты в загранке, что ль, был? – спросил толстомордый Витя, подливая беленькой. Михаил заметил, что – только в свой стаканчик.

– Эх, Витек, не хочешь ты понять. Никто вы не верите. Слушай стихи. «Исчезнем мы – а Миру хоть бы что! Не станет нас – а Миру хоть бы что! Люби свой день под теплыми лучами, исчезнет все – а Миру хоть бы что…» Гиясаддун Абуль Фатх ибн Ибрахим Омар Хайям. Девятьсот лет назад.

– Ты по какому профилю-то, Колян? Где в загранке был, в какой стране? Гастробайтером, что ль?

– В загранке… гастробайтером… Людей я лечил. Тут. Раньше. А там, где был, там, оказывается, тоже надо было лечить. Только не людей – души. Там людей нет…

– Ты ж говоришь, есть, только другие? Колян?

Колян в драной вельветовой куртке присосался к «Балтике», а Витек выплеснул в свой стакан водочные остатки. Быстро оглянувшись, выпил, зажевал;

ребрышком воблы. Снег падал и падал. Михаил, прихлебывая, смотрел, не отрываясь, на вельветового Коляна, его растрепанный чуб с большим выстригом.