Хасидские предания

Даже в описанных рамках цадик оказывает огромное влияние не только на веру и сознание хасида, но и на его повседневные дела и даже на сон, делая его глубоким и спокойным. С помощью цадика становятся совершенными все чувства хасида, но не за счет прямого давления со стороны цадика, а посредством того лишь, что он присутствует рядом с хасидом. Одно то, что хасид смотрит на цадика, совершенствует его зрение, то, что он слышит его, совершенствует его слух. Не поучения цадика, но сам факт его существования обеспечивает силу его воздействия на окружающих; не столько те обстоятельства, в которых цадик действует сверхъестественным образом, сколько то, что он просто находится рядом в обыденном течении дней, ничем не выделяющийся, незаметный, неведомый; не столько то, что он интеллектуальный лидер, сколько то, что он совершенное человеческое существо, живущее своей мирской жизнью, в которой и проявляется его человеческое совершенство. Как сказал однажды некий цадик: «Я постигал Тору из всех членов [тела] моего учителя». Такое влияние оказывает цадик на своих истинных учеников. Однако простого физического присутствия, конечно, недостаточно, чтобы оказать влияние на многих людей, то влияние, которое превратило хасидизм в массовое движение. Для достижения такого результата цадику необходимо было работать с людьми до тех пор, пока они были в состоянии воспринимать то, что он им давал, облекая свои поучения в доступную для людей форму; иначе говоря, цадик должен был «участвовать во множестве». Он должен был смешаться с людьми и, чтобы поднять их до уровня, где бы им стало доступно совершенство, снизойти до них со своих высот. «Если какой–то человек попал в болото, – говорил Баал Шем, – и друг хочет вытащить его оттуда, то он не должен бояться, что немного испачкается».

Один из главнейших принципов хасидизма заключается в том, что цадик и народ зависят друг от друга. Вновь и вновь предания сравнивают их отношения с отношениями между материей и формой в человеческой жизни, между телом и душой. Душа не должна хвастаться, что она священнее тела, ибо только за счет того, что она вселена в тело и действует через его члены, она может достичь собственного совершенства. Телу, с другой стороны, непозволительно хвастать тем, что оно поддерживает душу, ибо душа может оставить его, и тогда тело будет разлагаться. Таким образом, цадиким нуждаются во множестве людей, а множество людей нуждается в цадиким. Реальность хасидского учения зависит от их взаимоотношений. «Нисхождение» же цадика с «высот» – это не падение; наоборот, «если цадик служит Богу, – говорит равви Наман из Брацлава, – но опасается учить многих людей, то он подвергнется настоящему падению со своих высот.

Сам же равви Наман, наиболее духовный из всех цадиким, обладал глубоким мистическим чувством своего единства с «простецами». На это единство указывают его странные изречения за два месяца до смерти. Сначала равви Наман впал в такое духовное истощение, что заявил, что он не более чем «простец». Но когда его дух неожиданно вновь вознесся на самые вершины, равви Наман сказал, что в подобные периоды нисхождения цадик полностью смешивается с жизненной силой, которая изливается через него на всех «простецов» в мире, не только принадлежащих народу Израиля, но на всех вообще. Обратно же в него вливается жизненная сила, исходящая от «сокровищ благодарственных даров», собранных в земле Ханаана в незапамятные времена, еще до Израиля, и эти сокровища, добавил цадик, образуют ту таинственную материю, которая созвучна с душами «простецов» и делает их способными к простой вере.

Здесь мы подступаем к подлинной основе хасидизма, на которой строится совместная жизнь тех, кто вдохновляет, и тех, кто вдохновляется. Квинтэссенцией этой жизни являются отношения между цадиком и его учениками, в рамках которых разворачивается взаимодействие вдохновляющего и вдохновляемых во всей их чистоте. Учитель помогает ученикам обрести самих себя, а в час^ отдаленности они в свою очередь также помогают своему учителю вновь обрести самого себя. Учитель зажигает души учеников, и они, окружая его, освещают жизнь учителя зажженным им светом. Ученик спрашивает и, спрашивая, неосознанно вызывает ответ, который дух учителя не смог бы создать без стимулирующего воздействия вопроса.

Иллюстрацией возвышенного назначения ученичества могут служить два «чудесных предания».