Хасидские рассказы

Граф еще был жив и воевал со всеми окрестными помещиками — храбрый и воинственный это был человек… Нападет, предаст огню целый ряд дворов… Повесит помещиков, надругается над их женами — страшное дело было…

А в местечке была дочь еврейская, замужняя, и происхождения хорошего, из почтенного еврейского дома, а муж ее — да почиет душа его в небесах — был совсем, совсем, одним, словом, видный человек.

Женщина эта была замечательной красавицей… И увидал ее раз граф… Вы знаете ведь, что значит «хозяин»… Лукавый победил… Ни про вас, ни про какую-либо дочь Израилеву будь то сказано…

И подземный ход вел от графского замка вплоть до домишек, где жили графские слуги, исполнитель его воли чародей, смотрители птичьего двора и псарни, начальник отряда казаков, с которыми граф опустошал все кругом…

И в этом подземелье были комнаты, где прятаться во время войны, и в одной из этих комнат у них происходили свидания!

Что ни ночь, муж отправляется на полуночную молитву, а она украдкой — из постели, одевается в праздничное платье, обвешивает себя драгоценностями, обливается разными благовонными духами — и через садик в подземелье… А граф тихонько оставлял свои апартаменты, где идет веселье на чем свет стоит, и в одной из самых красивых комнат они встречаются, лобызаются, обнимаются — упаси Бог каждого…

И так из ночи в ночь, из ночи в ночь…

Однажды, в разгаре страсти, у него блеснула мысль, и он сказал ей:

— Ривка, — так звали ее, — крестись, и я на тебе женюсь. — Граф был холостяком.

Но она все-таки была дочь Израиля, а может быть, настолько не распространяется воля искусителя, как бы то ни было, она отказалась.

Он снова повторяет свою просьбу, она все отказывается; — тогда он начинает грозить. Она припадает к его ногам, начинает молить; в нем вдруг просыпается граф, он становится зол, вырывается, покидает ее и выбегает вон!..

И затрубил в рог — как Нимврод, охотник, он постоянно носил его с собой — сбежался народ. И он велел завалить оба входа в подземелье огромными камнями, а себе велел оседлать коня, и ускакал.

Три дня и три ночи он скакал, три дня и три ночи доносились из подземелья слова: «Слушай, Израиль»!..

А когда гнев улегся в нем, проснулось раскаяние, и он вернулся на четвертый день, то у самого входа в подземелье лошадь пала под ним, так он гнал ее; но в подземелье уже было тихо.

И на кладбище стоить памятник, высокий, с золотыми буквами: «Здесь покоится прах жены великого святого раввина… Из дома почтенных святых евреев».

И приходят на могилу, припадают к ней… Поют заупокойную молитву… Молятся горячо над могилой, но могила — пуста!

Каббалисты

плохие времена падает в цене даже лучший товар — Тора.

От всего иешибота^[4] в Лащеве остался только рош-иешива (руководитель иешибота) реб Иекель, с единственным учеником Лемехом.

Рош-иешива — старый, худощавый еврей с длинной, всклокоченной бородой и старыми, потухшими глазами. Любимый ученик; его — молодой человек, тоже худощавый, высокий, бледный, с черными вьющимися пейсами, черными, с темными кругами, глазами, высохшими губами и дрожащим, выдающимся кадыком. Оба, — с открытой грудью, без рубашек, в рубищах. Рош-иешива еле тащит свои мужицкие сапоги, у ученика башмаки валятся с босых ног.

Вот все, что осталось от знаменитой иешивы! Обнищавшее местечко, чем дальше, все меньше посылало съестного, все меньше давало «дней»^[5], и ученики разбрелись, кто куда. Но реб Иекелю хочется умереть здесь, а его ученик остается, чтоб положить ему черепки на глаза.

И даже им вдвоем приходится подчас голодать. От недостатка пищи — недостаток сна, а от бессонных ночей и голодных дней — охота к каббале!

Действительно: если уж бодрствовать целые ночи и голодать целые дни, то хотя иметь от этого какую-нибудь пользу: пусть хотя будут эти посты «очистительными», и разверзаются врата мира тайн, обиталища духов и ангелов!

Давно-таки занимаются они каббалой!

Вот сидят они теперь вдвоем за длинным столом. У людей уже после обеда, у них — еще перед завтраком. Но ведь они привыкли. Рош-иешива поднимает глаза вверх и говорит; ученик сидит, подперши голову руками, и слушает.

— В этом находится, — говорит рош-иешива, — много степеней: один знает часть мелодии, другой — половину, а третий и всю мелодию. Наш ребе, благословенна память его, знал всю мелодию, и даже с припевом… Я едва удостоился вот этакого кусочка, — прибавляет он печально, отмеривая кончик костлявого пальца, и продолжает:

— Есть мелодия, которая нуждается в словах. Это совсем низкая степень… Есть более высокая степень: мелодия, которая поется без слов — чистая мелодия. Но для этой мелодии еще нужен голос, нужны уста, откуда голос выходит. А уста, — понимаешь ты, — ведь плоть. И самый голос нечто, правда, более благородное, но, все-таки, плотское, земное…

Допустим, что голос стоит на границе между плотским и духовным!

Но все-таки мелодия, которая выводится голосом, которая зависит от уст, еще не чиста, еще не совсем чиста, — она еще не есть истинно духовное!..

Истинная мелодия поется совсем без голоса, поется внутренне, в сердце, в тайниках существа…