Хазарские сны

Текучим косвенным взглядом каган прошелся-таки по пёстрому, аквариумному хороводу, живописно застывшему обочь его пути. Выбывшие, разумеется, уже убыли — посуху, на телегах и бричках, в неизвестном направлении, чтобы осесть в разных углах каганата служанками или наложницами вельмож второй руки. Оставшиеся уже размещены в своих каютах. Здесь — исключительно пополнение. Некоторые из них были с бубнами и другими музыкальными инструментами. С высоких шей ниспадали прозрачные невесомые шарфы. Под кагановым взглядом садок испуганно и нежно, как водоросли под волной, зашевелился. Сверху донизу, по вертикали. Удивительный, однако, поклон: всеми частями тела. Позволительный только наложницам и только здесь, на пристани. Ну да, лицом в грязь — лица не разглядеть.

А тут одно лицо разглядеть он все же успел.

Хотя разглядывали, о ц е н и в а л и, черт подери, похоже, его. Каган аж брови кустистые, с проседью от изумления на миг задрал — такого еще не бывало.

Приветствуя кагана, войско его поголовно падает ниц. Рушится, как подстреленное. Гарем же из шестидесяти пяти наложниц, приветствуя своего чичисбея, стыдливо и бестыже опускает долу только глаза, сопровождая его продвиженье музыкой и тихим пеньем без слов.

Но одна пара глаз не опустилась. Не поникла. Глаза синие, а волосы черные. Тонкие и нежно вьющиеся, выгоревшие надо лбом, как будто здесь, над чистым и округло выпуклым лбом, более выспевшие, чем во всем остальном их непроглядном массиве. Это несоответствие — средиземноморских глаз и степных волос — и бросилось в первую очередь. Уйгурка? мадьярка? — вяло подумал каган. Блеснули, как выхваченные из ножен. Хорошо блеснули, росисто. Каган предпочитал женщин с влажными, а не сухими глазами. Если влаги нету в глазах, её не добыть и глубже.

В следующую минуту хакан и забыл о ней. Ему было не до старшей из двадцати пяти жен, не до этих шестидесяти пяти. Чувствовал себя усталым и подавленным. С некоторых пор, добираясь в своих ежегодных многомесячных инспекторских путешествиях до этого места, что в самом подбрюшье двунадесяти подвластных ему племён и народов, он стал ощущать себя словно на развилке больших дорог. Хотя дорога перед ним теперь простиралась одна. Причем та, которую он любил более всего на свете: Волга, Итиль, по которой он, сопровождаемый по обеим ее берегам еще и невидимым конным охранением, в многолюдном своём уединении и двигался покойно, почти убаюкиваемый, вплоть до своей двуликой столицы, а при необходимости и далее, к родному Хазарскому морю. Где-то далеко на Севере есть море Варяжское. Каспий же — это домашнее море его славного и бесчисленного народа.

Хазарское море — это, можно сказать, не только собственно море, но и та древняя впадина между двумя морями, тоже когда-то, говорят, бывшая натуральным морем, населенная и возделанная на зависть врагам и друзьям, может быть, самыми просвещенными и цивилизованными в этой части света будущими потомками библейского Яфета, третьего сына Ноя. Которым, правда, не раз приходилось менять имена своих прародителей и еще большее количество раз предстояло делать это в будущем.

Наверное, ни один народ на свете не пережил на своем веку столько превращений и обращений, пока не растворился окончательно среди иноплеменных орд от Самарканда и Хорезма до Парижа и Лондона. Это уже не удел, а миссия: потеряв свою собственную государственность, всю оставшуюся историческую жизнь служить — если не верой и правдой, то твердой своей копейкой — государственностям чужим.

Каган понимал неотвратимость новых решений. И они трудно и болезненно вызревали в нём.

Бесконечные войны с арабами, с исламом, который молодой и кипящей, жарко клокочущей смолой заливал громадные географические пространства, находя негласную поддержку, лакуну и среди собственно хазарских племён, и который, не будь на пути его глиняной твердыни Итиля, давно поглотил бы, залил своей живородящей магмой не только Константинополь — обойдя, обтекая его с двух сторон — но и бесчисленное множество варварских недогосударств. Вплоть до Варяжского моря, включая самих варягов.

Хазары, конечно, как и все южные люди, весьма легки на предательство. Но сами оказались предаваемы многажды чаще и наиболее коварно — своей же подзащитной Византией, которая, если это может быть утешением, и сама в конечном счете жестоко поплатилась за то, что со священною кошкою, своей берегинею играла — как с мышкою.

Исчез средневековый евроазиатский Израиль, второй, не считая царствия небесного, оплот иудейской государственности и самостоятельности (пусть то были чаще иудеи по вероисповеданию, а не по происхождению), но и Второй Рим до новых веков не дотянул. Не рой яму ближнему…

К войне с арабами каган, которому по числу боевых ранений компанию, много веков спустя, составит лишь один император на свете — имя ему будет Наполеон — привык. К войне с импульсивными, но недалёкими кочевниками тоже: хазары, в чьей стране число овец, мериносов соответствует числу видимых на ее благословенных сводах ночных звёзд, и сами в недавнем прошлом были такими же.