Хазарский меч

Но вот в глаза ему глянула смерть, явственно забрезжил конец земной жизни – совсем близко, в двух шагах. Он явственно видел и ту веревку, и то копье, и даже дуб, но никого достойного посмертия для себя не видел. О́дин, бог его отца, не даст ему приличного места даже среди своих рабов, в число которых попадают все принесенные ему в жертву военные пленники. Другого же пути для своей души Хастен даже вообразить не мог. И, поставленный на край этой неизвестности, ощутил, как его пробивает холодный пот.

Время. Выиграть время жизни, оттянуть падение в бездну неизвестности и пустоты, в пасть нижнего змея, чтобы иметь возможность встретить свой конец иначе, более достойно. И разобраться, а куда же его душе направиться, когда настанет срок расстаться с телом.

Стиснув челюсти, он медленно поднял взгляд на Улава и выговорил, стараясь не стучать зубами:

– Какую службу ты мне предложишь?

– А что ты можешь мне предложить? Сам подумай – что полезного ты смог бы для меня сделать?

– Отсюда мы пойдем на восток, – сказал Годред. – Мы выжжем все те гнезда, откуда вы выползли. Для начала – те, что на Оке. Ты можешь указать нам дорогу к ним? Кудояр, я что-то такое слышал. Что это за место?

– Это… городец на Жиздре, – неуверенно начал Хастен; в этом никакой тайны не было. – Это странное место, в нем живет Вратимир – князь оковских вятичей. Оттуда был родом тот… – перед ним встал застывший труп на снегу, с кровавой раной на горле, – их воевода, Заволод, что сейчас лежит там за дверью. Он родич Вратимира, вроде бы сестрич.

– Ты знаешь дорогу в Кудояр?

– Я был там дважды. Один раз давно, второй в эту зиму, на пути сюда.

– Проведешь нас? – спросил Свенельд. – Покажешь подступы?

Хастен открыл было рот, но закрыл опять, ничего не сказав. Ему предлагали выкупить свою жизнь ценой разгрома бывших союзников… Но та бездна посмертного неведения еще была рядом. А гори они все! Мысленно Хастен махнул рукой – за всю жизнь он очень мало думал об оковских вятичах, и ему было все равно, живут они на свете или нет. Для них не составит разницы, найдут их северные и смолянские русы чуть раньше или чуть позже, а вот для него разница между жизнью и немедленной позорной смертью была очень и очень велика.

– П-проведу, – выдавил Хастен. – Но ты должен пообещать…

– Этот согласен, – прервал его Годред. – Но хорошо бы выяснить, Улав, согласен ли Один на такую перемену!

– А Одина ты, конунг, можешь отблагодарить какой-нибудь другой жертвой, – подсказал Хьёр. – Пленных у нас много.

– Но даже трое каких-нибудь ратников – не такой ценный дар, как один знатный человек! – возразил Свенельд. – Даже если мы перевешаем всех… – Он на миг запнулся, вообразив берег реки, где на каждом дереве висит по человеку, пронзенному копьем, – как знать, не обидится ли Один, что самого знатного среди них нет?

– Это будет похоже, как будто самое ценное из добычи мы предпочли оставить себе, тогда как самое ценное должно принадлежать Одину, – поддержал его Тьяльвар.

– Вы, я вижу, очень сведущи в таких делах! – не без досады воскликнул Улав.

– Мы можем послать посоветоваться с госпожой, – опять подсказал Хьёр. – Она лучше всех на свете умеет разбирать волю богов, как она скажет, так и будет верно.

– Нет, – Улав пришел к решению, – мы посоветуемся кое с кем поумнее. – И пояснил, заметив изумление на лицах хирдманов, считавших, что умнее госпожи Рагнвёр нет никого на свете: – Мы посоветуемся с самим Одином! Арни, найди мои руны!

– Это мудрое решение! – Годред одобрительно кивнул.

– Мы узнаем у самого Одина, желает ли он получить этого человека сейчас или позволит нам воспользоваться его службой.

Если госпожа Рагнвёр с юных лет свела близкое знакомство с тайными умениями, это вовсе не означало, что ее муж ничего о них не знал. Как всякий знатный человек, особенно королевского рода, Улав был обучен значениям рун и применению их для гадания или ворожбы. Оружничий отыскал в походных пожитках мешочек из мягкой кожи, где лежали двадцать четыре костяных бляшки с выжженными на них рунами; в наборе госпожи Рагнвёр была еще двадцать пятая, которую она называла «руной Одина», но это дополнение Улав считал уж слишком самонадеянным и не пользовался им.

– Подай мне щит.

Арни взял у двери щит кого-то из телохранителей – собственный щит Улава он уже отдал кузнецу в починку, а этот, хоть и был отмечен многочисленными ссадинами от ударов по синей коже с изображением лебедя, остался целым. Щиты телохранителей, повторявшие рисунок стяга, служили еще одним указателем для войска на место конунга в бою.

– Это кстати! – Улав слегка постучал согнутым пальцем по раскинувшему крылья белому лебедю.

Лебедь – образ валькирии, иначе «лебединой девы», исполняющей волю Одину и служащей посланницей его воли к людям. Все в избе затихли, Свенедьд и Годред придвинулись ближе, чтобы лучше видеть. Хотя исход гадания их напрямую не затрагивал, они чувствовали то же волнение, что и все, от мысли о разговоре с высшей силой.

Разместив щит у себя на коленях, Улав покрыл его белым платком, который вынул из того же мешочка.