Хазарский меч

На море на окияне, на острове Буяне,
Течет река Смородина, водами черными, по камню горючему.
На том камне горючем стоит изба ледяная, вокруг нее тын железный,
На каждой тычиночке – по буйной голове молодецкой,
Запоры крепкие – руки девичьи, подпоры прочные – кости белые.
А в той избе сидит Черна Моренушка,
Темная Хозяюшка, Морена Заморочица, полуденница-полуночница…

Холодные мелкие капли упали на разгоряченное лицо Заранки – слезы ветра. Это знак – они все здесь, те, кого ведуница зовет. Изнутри поднимался жар, а кожа была холодна, и казалось, что с каждым словом тепло утекает наружу и уносится ветром, а взамен холод проникает внутрь – до костей и крови.

Она берет ледяной острый меч,
Рубит она железные двери, прочные запоры,
Говорит таковы слова:
Ой вы сестры-трясовицы,
Огнея, Гнетея, Знобея, Ломея,
Трясея, Хрипея, Глухея, Пухлея,
Сухея, Желтея, Чернея, Хлодея, Кощея!
Выходите на вольную волюшку,
Летите в Тархан-городец,
Сыщите там Ярдара, Ёкулева сына,
Бейте его и грызите, несите ему хвори-недуги,
Сокрушите в нем сердце ретивое, белые кости, черную печень,
Чтоб томила его тоска-крушина, при ясном солнце, при светлом месяце,
И ту тоску ему есть – не заесть, спать – не заспать, пить – не запить.
Огонь тушите, ясный свет глушите,
Топором рубите, серпом секите,
Несите ему все сглазы и болезни, все призоры и прикосы,
Сглазы и оговоры…

Заранка говорила и говорила, прижав ладони к глазам, чтобы не встретиться взглядом со всем тем злом, какое призывала на голову своего недруга. Ветер выл, подпевая ей, и в его шуме слышался визг и хохот злобных кудов, которым указали цель и жертву. Заранка сама себя не слышала, она давно перестала выбирать слова – они сами приходили на язык, минуя ум; ей мерещилось, что не стоит она на узкой полоске жухлой подмерзлой травы между ельником и болотом, а плывет на лодочке по темному морю облаков…

Но вот ветер стих. Заранка опустила руки, перевела дух, вновь осознавая твердую землю под ногами. Взглянула вверх – луна до половины укрылась за облаком. Надо спешить – без помощи светила она дороги домой не найдет.

Заранка разомкнула обережный круг и осторожно приблизилась к вербе. Та стояла молча, будто отдыхая от мучивших ее духов. Не смея прикоснуться к ней самой, Заранка наклонилась и стала подбирать валявшийся под деревом сор – обломки веток, ошметки коры, какие-то щепки. Одна, две, три, четыре… десять, двенадцать… тринадцать. Теперь все тринадцать трясовиц были у нее в руках.

Завязав добычу в платок, она отвязала Мышку и побежала прочь от болота…

* * *

– Я пустила их по реке, – шепотом рассказывала Заранка Мираве, пока они ехали в санях по ледяному руслу Упы на восток от Честова. – В ту же ночь. Их унесло, а наутро дед Тихота приходит и говорит: река встала! Я тогда уж под утро чуть жива домой пришла, промерзла вся, сама была как мертвая, едва отогрелась, потом спала, мать меня добудиться не могла. Спрашивала, отчего у меня ноги мокрые и вся свита в лесном соре, я сказала, Мышку ходила искать, чтоб волки не съели. Не знаю, догадалась она или нет. Весь день хмурилась да прислушивалась, будто ее из лесу зовет кто, но не сказала мне ничего.

Нет, мать не догадалась! Как и сама Мирава, Огневида все считала Заранку девочкой, ребенком, который только через много лет, может быть, пустит в ход те тайные хитрости, каким его обучают. У Миравы волосы под платком вставали дыбом, когда она осознавала, что сделала Заранка – довольно взрослая, чтобы обрести силу и знания, и слишком молодая, чтобы заглянуть на шаг подальше и оценить последствия сделанного. В ее годы ждут и добиваются одного – «чтобы он понял, чего лишился».

И вот «он» понял. Но исправить содеянное не под силу теперь ни Заранке, ни ее матери, ни самой Морене.

– И что же ты теперь будешь делать?