Хазарский меч

Ольрад ушел ночевать к Хельву, а Мирава, нарядно одетая, под вечер стала ждать гостей. На столе и на ларе горели огоньки в глиняных светильниках, заправленных воском. Когда стемнело, пришла Вербина со своей дочерью Вересей, Риманта привела Своёну, потом явилась Осгерда. В этот вечер все до одной девы Тархан-городца, уже облаченные в поневу, садились за пряжу, но те, кому предстояло ткать, собрались к Мираве. Почти у каждой кто-то сгинул в походе – отец, брат, – и они были одеты «в печаль», но ради торжественного случая это была «нарядная печаль»[70], и оттого девы особенно походили на молодых судениц, юных и строгих богинь, прях судьбы. Отобрали самых взрослых – лет пятнадцати-шестнадцати, тех, кто уже года два-три обучался ткачеству и набрался хоть какой-то сноровки. Нашлось их девять – в самый раз. Каждая принесла льняную кудель и прялку. Здороваясь поклоном, тут же садились и начинали прясть. Для обыденного полотна нужно все работы проделать в одну ночь – спрясть нити, заправить ткацкий стан и изготовить полотно длиной, как решили, в три локтя. Со вчерашнего вечера опытные хозяйки рядили и рассчитывали, сколько чего нужно. Но саму работу могли делать только девушки, а Мирава, Осгерда и Вербина лишь следили, чтобы не было оплошностей, готовые помочь в затруднении.

Оглушенные сознанием важности своего дела, девушки работали беспокойно, роняли веретена, кудель обрывалась, приходилось припрядать нить заново. Вербина хмурилась и грозила пальцем: вот от свекрови будущей получите за такие дела! Иные девы тайком зевали. Разговаривать было нельзя – от начала до конца ни единого слова, иначе разрушатся вплетаемые в полотно защитные чары. Осгерда не зря беспокоилась: чтобы молчать, девкам нужно было все время об этом помнить. Теперь она пристально вглядывалась в лица: не собирается ли кто рот открыть? – чтобы тут же пресечь попытку все испортить. Вербина вчера предложила: кто в себе сомневается, надо набрать в рот воды и так сидеть. Поглядывая на дев, Мирава подумала, что кое-кто, похоже, этому совету последовал. Это затруднение ей казалось смешным: самой ей всегда легко давалось молчание, куда легче бесконечной болтовни на посиделках.

Глядя, как девушки прядут, от волнения менее ловкие, чем в обычный вечер – а ведь прясть учатся с шестой-седьмой зимы, в этом у всех тут сноровки хватало, – она и сама волновалась. Успеют ли? Закончить нужно до рассвета, если не выйдет, придется в другой раз начинать с начала, только взять уже не девять работниц, а двенадцать или пятнадцать. Если бы можно было самой работать, ей было бы легче, да и время быстрее бы шло. Но увы, женщинам приходилось только наблюдать. Втроем они сидели у печи, поглядывая на девушек. Вербина невольно шевелила пальцами, будто тоже нитку сучит.

И петь нельзя, вот беда! Молчание, прерываемое только стуком веретен, давило, и от него казалось, что вся эта изба с огоньками и девятью усердными молодыми пряхами стоит не на земле, в Тархан-городце, а где-то в небесах, и не Вербина тут сидит, а сама Макошь в уборе с высокими рогами…

Когда много женщин прядет вместе – тянут нить из кудели, скручивают, мотают на веретено, – невольно возникает чувство, будто они прядут не лен и не шерсть, а само время, судьбы мира, что сопрягаются из множества нитей, на глазах рождающихся из кудельного облачка. Прядут будущий мир, уподобляясь Макоши. Мирава порой думала, что, может, у богини и нет других рук, кроме женщин всего света белого, и каждая из них со своей прялкой от первой своей косички до последнего вздоха помогает сотворять мир. И никогда это чувство не было у нее таким сильным, как сейчас.

Только бы им успеть! Макошь-матушка, помоги! Пусть ни у кого не рвется и не путается нитка, пусть проворнее двигаются пальцы, ровнее и тоньше выходит пряжа… А потом еще ткацкий стан собирать, заправлять, вот где будет морока! Прикрыв глаза, Мирава сама мысленно пряла – и вот заметила, что ее пальцы тоже начали двигаться на коленях…

Обнаружив, что засыпает, Мирава тряхнула головой. Оглядела девушек на лавках вдоль стен… и вдруг моргнула. Вереся, Рдянка, Своёна, Нелюба, Весима, Утица, Божинка, Ула, Милочада… а это кто? Она еще раз пересчитала девушек – их было десять.

Мирава молча вытаращила глаза. Пока все собирались и рассаживались, никого незваного не было, да и откуда в городце возьмется незнакомая девушка?

Или знакомая? Мирава покосилась на товарок, но Вербина и Осгерда сидели с неподвижными лицами, явно не замечая ничего необычного. Она еще раз вгляделась. На дальнем конце лавки, позади Улы и Милочады, куда почти не доставал свет, сидела еще одна девушка, со смутно знакомым лицом и неизвестная по имени. И тоже усердно пряла.

Что делать? Мирава растерялась. Неведомо откуда взявшаяся пряха могла быть и доброй посланницей, и злой, но как угадать? И ведь не спросишь!

Да кто же ты такая?

«Я – Светлава, сестра твоя», – раздался вдруг у нее в голове тихий голос.

Девушка смотрела на нее и улыбалась, но губы ее не размыкались и не произносили слов.

Сестра? У Миравы загудело в ушах. Она ослышалась?