Хазарский словарь

— Смотри-ка, это же (назвали имя)! У нее кого-то убили или разрушили дом. Она всегда преображается и делается красивее от ужаса. Нужно скорее дать ей какую-нибудь книгу и карандаш или повидла. Сразу примется читать и что-то писать, но не на бумаге, а на цветах…

Таким был сон доктора Абу Кабира Муавии. Следующей ночью он опять видел его, и опять не запомнил имени зверька. А затем пересмотрел заново все свои сны, только в обратном порядке. Сначала позавчерашний, потом позапозавчерашний, потом позапозапозавчерашний и так далее, но очень быстро, за одну ночь — все сны последнего года жизни. Через тридцать семь ночей со снами было покончено, он добрался до самых первых, детских, тех, которые он уже не мог вспомнить наяву, и пришел к выводу, что Аслан, его слуга, который вытирал грязную посуду бородой, просраться мог, только плавая в воде, а хлеб умел резать босыми ногами, похож сейчас на него больше, чем он сам на себя такого, каким был тридцать семь лет назад. Так дошел он до последнего сна. В его ночах время, как и у хазар, текло от конца к началу жизни и все истекло. С тех пор он больше не видел снов. Он было чист. И готов к новой жизни. Тогда он начал каждый вечер посещать «Корчму у суки».

В «Корчме у суки» платили только за место, тут не подавали никакой еды или питья, сюда собирался разный сброд, и здесь ели и пили то, что приносили с собой, или же садились за общий стол, чтобы выспаться. Корчма часто была полна, но здесь никто никого не знал, бывало так, что все рты работали, но никто не произносил ни слова. Не было ни стойки, ни кухни, ни огня, ни прислуги, только у входа сидел тот, кто брал деньги за место. Муавия садился среди посетителей «Корчмы у суки», раскуривал трубку и повторял свое упражнение: ни одной мысли не позволять длиться дольше, чем длилась одна затяжка. Он вдыхал смрад и смотрел, как люди вокруг него жрут пригоревшие лепешки, называвшиеся «драные портки», или повидло из тыквы с виноградом, смотрел, как они проносят кусок через горький взгляд, как вытирают платком зубы и как трещат на них рубашки, когда они ворочаются во сне.

Глядя на них, он думал, что для каждого мгновения его и их времени в качестве материала использованы потертые мгновения прошедших веков, прошлое встроено в настоящее и настоящее состоит из прошлого, потому что другого материала нет. Эти бесчисленные мгновения прошлого по нескольку раз на протяжении веков использовались как камни в разных постройках; и в нашей нынешней жизни, стоит только присмотреться повнимательнее, можно совершенно ясно распознать их, так же как мы распознаем и вновь пускаем в обращение золотую монету времен Веспасиана.

Такие мысли ничуть не облегчали его мучений. Облегчение приносили эти люди, которые от будущего ждали только одного — чтобы оно и других обмануло так же, как уже обмануло их. Эта кучка озабоченно жующих помогала ему найти свое место в новой жизни. Его утешало сознание того, что мало кто из этих людей, от которых одинаково воняет как здесь, так и в Малой Азии, может быть еще более несчастным, чем он. Но прежде всего «Корчма у суки» сама по себе была тем самым местом, в котором он нуждался. Эта корчма со столами, отполированными морской солью, с фонарями на рыбьем жиру, была лет на семьдесят, если не больше, старше того времени, которое стояло на дворе, и это успокаивало Муавию. Потому что он не мог переносить ничего, связанного с ним самим и его временем. А так как в прошлом его поджидала старая профессия, которой он гнушался так же, как и своего настоящего, он тонул глубже, в полупрошлое, где опал и нефрит были двоюродными сестрами, где трус все еще высчитывал, сколько дней проживет человек, где еще выковывали ножи, тупые с обеих сторон.

Поужинав говяжьими или козьими ушами, он уходил в редко отпиравшиеся комнаты отцовского дома и там до глубокой ночи перелистывал горы английских и французских газет, издававшихся в Александрии в конце XIX века. Сидя на корточках и чувствуя, как в его тело проникает сытный мрак мяса, он читал эти газеты с жадным интересом, потому что с ним они не могли иметь никакой связи. Этому условию как нельзя более отвечали объявления.