Хедвиг и прекрасная принцесса

Улле смотрит в стол. Глаза чёрные и маленькие, а не карие и круглые, как обычно. Правда, ресницы такие же густые – как щётка для обуви. Хедвиг хотелось бы опрокинуть Землю, перевести часы назад и вернуть тот день, когда он сидел у неё на коленях и был девочкой. Любить ту девочку было проще. С мальчиком Улле всё сложно.

Они долго молчат, как два кирпича. И не пинают друг друга, со свистом рассекая ногами воздух. Всё это так глупо, что в конце концов Хедвиг не выдерживает и встаёт.

– Я пойду выйду. Пойдёшь со мной?

– Иди, – помедлив, отвечает Улле. – Я здесь подожду.

– Ладно.

Хедвиг тащится к своим мокрым резиновым сапогам. Одевается и садится на широкое крыльцо. Ждать приходится недолго. Скоро третьеклассники возвращаются с физкультуры – как всегда, румяные, потные и вонючие. Хедвиг идёт в раздевалку с Линдой. Линде не терпится стянуть с себя спортивную форму.

– Ну как? Научился?

– Нет.

Из душевых валит густой белый пар. Приятно сидеть на жёсткой деревянной скамье и втягивать в себя тепло, приятно чувствовать, как лицо покрывается тысячью миллионов маленьких капель. Карин мыло попадает в глаза, и она думает, что ослепнет, а в остальном в девчачьей раздевалке царят тишина и спокойствие.

Звенит звонок на урок. Бенгт Ламм открывает класс – уверенно и быстро. Улле так и сидит за партой, подперев рукой подбородок.

– Ну что, есть прогресс? – спрашивает Бенгт.

Улле пожимает плечами:

– Ну так, немножко.

– Это хорошо.

Бенгт похлопывает его по макушке и идёт к учительскому столу. И вдруг Хедвиг замечает кое-что такое, что живот скручивает от страха. Дверь в подсобку приоткрыта.

Хедвиг подкрадывается к Улле.

– Что ты сделал? – спрашивает она.

Тот улыбается:

– Увидишь.

Постепенно класс заполняется вымытыми детьми, последним прибегает Пэр. Он закрывает за собой дверь. В четырёх жёлтых стенах собрались девятнадцать сопливых деревенских детей.

Бенгт замечает на своём столе записку. Он берёт её в руки и читает. Хедвиг как будто окатили ледяной водой.

– О? Ещё одна записка от мамы? – спрашивает Бенгт Ламм. – Неужто простуда так и не прошла и тебя надо ещё на две недели освободить от физкультуры?

Хедвиг молчит, но в ушах протяжно гудит какой-то зловещий сигнал.

Барашек Бенгт втягивает щёки.

– Будь добра, как придёшь домой, сделай кое-что.

– Да?

– Спроси свою маму, не хочет ли она снова поучиться в школе. Если что, я с удовольствием приму её в третий класс.

– Что?

– «Простуда» пишется с одной «с». А «Хедвиг» – с одной «д».

– Да, точно.

Хедвиг косится на Улле. Он похож на рыбу, выброшенную на песок, которая в отчаянии шевелит челюстями и хватает ртом воздух.

Бенгт садится.

– Значит, твоя мама не писала эту записку. Возможно, и предыдущую записку про простуду тоже написал кто-то другой?

Хедвиг кивает.

– А записку, которую ты принесла во вторник? Про Ларса?

– Её написала мама. Рукой. А я перепечатала на компьютере, чтобы никто не догадался, что первую записку придумала я.

Барашек Бенгт хлопает влажными глазами и, чтобы довести пытку до конца, выдерживает паузу – такую длинную, что кажется, целая вечность проходит.

– Ты понимаешь, как это серьёзно?

Хедвиг что-то бормочет, но разобрать ничего невозможно. Щёки пылают огнём, из глаз вот-вот хлынут слёзы.

– Что ты сказала?

– Я не одна это сделала.

Бенгт немного озадачен, но быстро понимает, что к чему.

– Ты тоже приложил к этому руку? – говорит он, сверля Улле взглядом.

Улле растерян.

– Может быть, немножко.

– Тогда мы с нетерпением ждём объяснений, – говорит Бенгт и сцепляет руки на столе в замок. – Кто начнёт?

Хедвиг молчит. В язык как будто вкрутили железные винты.

– Хедвиг сказала, что поможет мне с бантиками, – шепчет Улле, опустив голову. – Вот и всё.

И тут Рикард, конечно, никак не может удержаться. Набрав в рот побольше воздуха, он громогласно кричит:

– Я же говорил! Они влюбились! Жених и невеста!

Не жизнь, а мука

После уроков у забора стоит автобус. Он поджидает счастливых детей, чтобы отвезти их домой к счастливым родителям. В счастливых семьях не пишут записки на компьютере. Там все всегда счастливы и веселятся день-деньской.

На парковке стоит мамин «сааб». Идиотский, как нелепое синее чудище. Хедвиг не хочет смотреть на него, а чудище не хочет смотреть на Хедвиг.

Она делает круг по двору. Грязная вода в лужах пачкает сапоги. Ледяная струйка просачивается через дырку в подошве. Пальцы сводит от холода. Мама и Барашек Бенгт уже полчаса сидят в учительской. Сколько ещё ждать? Для Хедвиг чем дольше, тем лучше. Пока время не остановится и Земля не рухнет в тартарары.

Однако высокие деревянные двери школы открываются. Мама выходит на крыльцо. Взгляд суровый, рот крепко сжат и похож на куриную попку.

– А я ещё удивлялась, что полотенце, которое я уложила в твой физкультурный мешок, было сухое, когда ты вернулась домой, – говорит она. Голос напряжён и почти дрожит. – И чистые трусы как лежали, так и лежат.

– Я не думала, что ты заметишь, – бормочет Хедвиг.

Мама хмыкает:

– Когда они у тебя грязные, дорогая моя, их ни с чем не перепутаешь.