Хей, Осман!

   - Я ещё приду к тебе! — говорил он искренне. — Только сейчас отпусти меня. Отпусти! Не олур! - Что тебе стоит!..

Потом являлась кормилица - синяя рубаха, белая косынка, медно-смуглое круглое лицо чуть лоснится на солнце, глаза узкие раскосые... Мальчик бросался к ней... Так хорошо было идти с ней за руку. Эта простая умом, толстая женщина была - сама основа жизни, бытия простого самого...

   - Больше не приводи меня к ней! - просил он.

   - Аннедир! - Она — тебе мать! - отвечала кормилица. И подавляла вздох...

Он знал имя матери, но отчего-то не хотел произносить его, даже про себя, в уме... Имена сестёр он забыл. Они умерли совсем детьми, не дожив до отрочества, одна за другой, от какой-то болезни. Он никогда не спрашивал, от какой. Мать хотела, чтобы жрец-шаман лечил девочек заклинаниями. Отец не хотел такого. Он сердился на жену за её приверженность язычеству. Она полагала его виновным в смерти дочерей. Она думала, что шаман вылечил бы их. Осман знал, что его отец Эртугрул любил своих дочерей искренне и жалел о них...

* * *

Память замирает. Осман видит себя очами души. Он уже почти отрок, тянется вверх, как деревце молодое, тонкое ещё... Вот его братья... Мальчики теснятся друг к дружке, смотрят на отца во все глаза... Немножко гримасничают... Короткие рубашки... тонкие длинные смуглые босые ноги...

Сюннет-дюгюн - праздник обрезания... Осман и его братья, Сару Яты и Гюндюз... Праздник забылся, потому что было тогда очень тревожно. Осман гордился тогда, ведь его приобщали к правой вере! Он уже не маленький; он знает, что ему не отрежут конец; но отчего-то всё равно тревожился... А вдруг дядя Тундар прикажет, чтобы племяннику отрезали конец?! Тогда Осман уже никогда не сделается вождём, набольшим!..

Очень больно! Однако после быстро зажило. И конец, конечно же, не отрезали...

Он не плачет. И так гордится, так радуется; потому что отец Эртугрул одобряет его сдержанность, его терпеливость к боли коротким сдержанным:

   - Машаллах!.. Машаллах!..[126]

В сущности, Эртугрул всегда любил Османа больше других своих сыновей; сам не знал отчего. Быть может, от бойкости этого мальчугана, такого занятного, забавного... Ещё когда Осман сделал первые шаги, шажки, маленькими ножками, Эртугрул обрадовался необыкновенно, отчего-то обрадовался очень сильно... Большой праздник устроил... Ножки мальчика перевязали пёстрой, черно-белой шерстяной нитью, поставили его на открытом месте, перед юртой ортака - его воспитателя. Больших ребятишек собрали стайкой. Эртугрул махнул рукой, и ребята пустились бегом к малышу. Первым тогда прибежал старший сын Тундара; этот мальчик и перерезал ножиком детским путы на ногах малыша. И получил в подарок большую сладкую лепёшку... Эртугрулу хорошо было смотреть на малыша, который не испугался, стоял смирно, глядел серьёзно, сжав губки... Сжимал губки, как большой, как возрастный, взрослый; а щёчки детские, тугие... Тогда же обрили ему голову, а на маковке заплели косичку... Первый раз посадили на коня, старого, смирного... Воспитатель-ортак взял коня за повод... Мальчик сидел крепко, серьёзный, даже совсем не по-детски суровый...

   - Пеки-и-и! - О-очень хорошо! — бормотал воспитатель...

И в волнении, совсем не ясном ему, проговорил вполголоса Эртугрул:

   - Бакалым!.. Бакалым! - Увидим! Увидим, что из него выйдет!..

А мать была - праздник. Но праздник вовсе не радостный! Праздник даже зловещий, пугающий, непонятный...

Сёстры умерли в месяц сафар, второй месяц в исчислении месяцев года правоверных. Этот месяц почитался страшным месяцем, месяцем несчастий. Это был чёрный месяц, месяц болезней, от которых лица желтеют, делаются «асфар» - жёлтыми, как говорят арабы... Девочки уже были мертвы, уже ведь было всё равно... Однако мать, как безумная, вдруг приказала устроить праздник костров для бережения от зловещего сафара... Разожгли костры за становищем, бросали в огонь старую посуду, прохудившиеся седла; в ладони били, кричали, шумели, стучали в трещотки... Так приказала мать своим ближним женщинам... Отец Эртугрул не препятствовал ей тогда...

Худо было в становище. Кормилица держала маленького Османа на коленях, сказывала сказку крепким голосом успокоительным:

   - Было ли, не было ли, а в прежние времена, когда время текло сквозь решето, когда верблюды служили глашатаями, а блохами посыпали лепёшки, когда я качала люльку своей матери, жили двое детей. Сначала умерла их мать, и тогда отец их нашёл себе другую жену. А после и сам он умер от болезни. Покамест он был в живых, мачеха боялась обижать его детей. Но когда отец их умер, она принялась тиранить сирот и била их очень сильно. Однажды не выдержали мальчик и девочка тиранства мачехиного и побежали из дома куда глаза глядят. Бежали долго-долго. И добежали до маленькой бедной юрты. Решились проситься на ночлег. В юрте встретила детей старушка старая.

   - Куда вы бежите, дети? - спросила она.

   - Мы бежим от злой мачехи!

Старая старушка накормила их и уложила спать на мягких кошмах. А наутро сказала им такие слова: